Утром пришли трое русских евреев. Говорили около часу. Все разные. Все взбудораженные, еще не успокоились, не «нашлись». Нервные – кроме одного, – хорохорятся.

А. С. – из Ленинграда.

«Уехал потому, что вопрос стоял о моей жизни». Страшно говорлив. Балетоман, театроман... «Что нового в московских театрах?» Он один, без семьи, мать осталась в Ленинграде.

«Сколько вы мне дадите лет?»

Странно гордится, что моложав. Ему 34. «Некоторые дают мне 25!» Когда сидел у меня один, жаловался, что ужасно тоскует. «Но назад мне пути нет».

Потом пришли Г. и В.

Г. – художник, лет 42, обрит по американской моде, с усами, похож на итальянского гангстера. Этот – способный и устремленный. Читал мои книги, расспрашивал о «Доме».

«Все устроились плохо». «Беда в том, что совсем другой сюжет жизни». «Коммерческого успеха нет ни у кого. NN хотел стать Муром[249] номер два, а может быть, Муром номер один, пока не получается».

В. К. – нервный, тощий, без конца курит. Лицом похож на Зяму Гердта. «Я уехал потому, что Россия для меня полностью изжилась... Я понял, что там ничего не будет нового, все уже было... Я считаю, что мне страшно повезло!» Говорит мрачным, угрюмым тоном.

Нервные заболевания у всех?

Д. Г., который вез меня в Беркли, рассказывал о А. и В., которые у него работают. Ведут какие-то курсы. Ничего утешительного.

С А. контракт, по-видимому, не возобновят (у него на год). Студенты жалуются: он говорит как пулемет, невозможно понять... В. очень скандальный. Кричит, плюется. Ничего не умеет, но огромное самомнение... Контракт с ним тоже не возобновят.

Поселили в старинном деревянном доме. («Профессорский дом».) Обед. Со мной сели К. и молодой Ф. из Москвы. Дамы, говорящие по-русски: «А вы совсем не похожи на ваши портреты!» Не уточняя, сказал: «Слава Богу!»

Разговаривали о Чехове. Все было, как в Москве. Разговор о литературе высокого штиля со множеством цитат.

К. – крупный исследователь Гоголя, Клюева, Есенина.

Дружно возмущались Ахматовой, Цветаевой, которые не любили Чехова.

В 4 часа – беседа. Пришло много преподавателей, профессоров. Пришлось перейти в другое помещение. Старичок Петр Глебович Струве, ему 80. Струве заговорил о Палиевском. Я сказал, что он любит Розанова и товарища Сталина одновременно. Струве, смеясь, согласился.

Вечером обед во французском ресторане. Неожиданное появление некоего Тома Ладди – заведующего архивом кино. Его представили мне, он запричитал: «О, вы очень известный писатель!» Оказывается, он слышал от Михалковых, Андрона и Никиты, что я будто бы лучший писатель в России. Необыкновенный болтун. Занимал нас весь вечер. Знает всех: Ермаша, Ежова, Высоцкого, Любимова...

Мальмстед и Хьюз издают полное собрание Ходасевича. Знатоки! Разговор был очень интересный. Засиделись допоздна.

Встреча с М. Страшно похож на Р. Обед в ресторане на верхнем этаже небоскреба. Вид изумительный из окна.

Некоторая недалекость и самолюбование. Очень похожи! И очень достойные люди.

Поездка к И. С.—Ф..[250] Часа четыре беседы. Очень понравились друг другу. На другой день тоже. Книги... перекрестил... «Я ведь неверующий!» – «А этого вы знать не можете».

Приехала Елена. Работали с магнитофоном. Учреждена в Ирвайне «стипендия Трифонова». Елена собирается писать биографию, статьи и т. п.

Вчера прилетел в Миннеаполис. Зима, снег, мороз минус 10. Обед в ресторане «Прага» – на берегу Миссисипи. Ужин у К. А. Русские евреи. Журналисты хорошо говорили о «Другой жизни» и «Доме на набережной». Русская идиотка. Ее муж-американец пытался меня «опрокинуть».

«Вы говорите обо всех этих вещах дома, с товарищами?» – «Конечно». Усмехнулся: «Конечно! Какие же результаты ваших разговоров?»

Я резко: «Мои результаты – книги!»

Первый его вопрос был: «Если бы вы встретили Солженицына, что бы вы спросили у него?»

«Солженицын ответил на все вопросы. Его незачем спрашивать».

Потом в машине она клепала на других русских в этом городе.

На другой день – осмотр города. Вечером в гостях у А. Верующий антисоветчик. Сам говорит: «Я большой антисоветчик». Жена похожа на Шульженко. Говорили о Власове. Остроумный, злой, возбужденный. Отец – из русских монархистов. Сам сидел в лагере с 30-го по 34-й. Сдался в плен в 43 году. Клепал на (нрзб.) русскую, на евреев. Какая-то недоброкачественная смесь. Неглуп, но малообразован. Булгакова не любит. «Я, как верующий...»

Встреча в университете. Много людей.

Какие-то славистки, приехали из других городов, даже из другого штата: Висконсин.

В Миннесоте зима. Снег как в Москве. Вечером прилетели в Детройт. Отсюда автобусом – в Энн Арбор...

Энн Арбор. Университетский городок милях в тридцати от Детройта. Красив. Остановился в гостинице. Карл приехал сразу. Вечер, я устал. На другой день к Профферам.[251] Огромный красивый дом. Эллендея уже с заметным пузиком. Два помощника по работе с издательством.

Знакомство с Сашей Соколовым.[252] Племянник Вадима Соколова.[253] Парень талантливый. Умный, но – тоже с каким-то скрытым беспокойством, с болью. Долго разговаривал со мною. Не хотел уезжать. Он живет и работает в другом городе, миль 60 отсюда. Приехал меня повидать.

Карл и Эллендея были очень теплы со мной. Бедная Эллендея таскалась с мной по магазинам. Пора покупать в Москву подарки.

В книжном магазине купил Тулуз-Лотрека и Босха. Послал в Москву почтой.

«Русский дом» в Оберлине – старая барская дача. Говорят только по-русски. Семейная обстановка. Некоторые студенты тут живут. В. Ф. и его жена – милые люди, музыковеды. Друзья Булата. Недавно – три года назад – переехали сюда из Ленинграда.

Крыжицкие. Галина Викторовна и Сергей Павлович. Он был в Нью-Йорке на заседании комиссии, которая отбирает студентов в Москву. Ликование: двух студентов утвердили!

На другой день вечером, когда я закончил вечер вопросов и ответов, Крыжицкий заехал за мной, и я поехал к ним.

Он специалист по Бунину.