— Здорово попотели, — довольно ухмыльнулся Генри по дороге «домой», — нам без этого нельзя. Главный недостаток в нашем деле  —  приходится придумывать, как держать себя в форме, в кокпите не побрыкаешься.

— Тоже мне, недостаток, — проворчал Норман, — всем бы так.

Он замолчал и задумался. Здесь, на аэродроме, вдали от грохота пушек, жизнь текла своим чередом, и пилоты занимались в свободное время, чем душа пожелает  —  кто слушал граммофон в клубе, кто набивал пулеметные диски и ленты, кто гонял мяч. Как будто и не было войны. Но разве гуннам понятен спортивный британский дух? Разве можно представить германских офицеров пинающими тряпичный мяч, как дворовые мальчишки, заливающимися веселым смехом, распевающими веселые регтаймы под граммофон?

— Мы упали духом? Нет!  —  Генри по дороге насвистывал популярную и в траншеях, и в небе песенку. И Норман с легким сердцем присоединился к брату, чуть не вприпрыжку торопясь к домику.

— Я тут тебе сапоги и галифе раздобыл, — сообщил Генри, вытаскивая из-под кровати пакет в серой оберточной бумаге.  —  Конечно, можно сказать майору, что ты не захватил с собой парадный мундир, но мы стараемся выглядеть за обедом прилично. Кто будет первым мыться, ты или я?

Душевая оказалась прямо в домике, за занавеской. На полу  —  невысокий прорезиненный лоток, на потолке душ. Потяни за веревочку, и из бака на крыше потечет горячая вода.

— Да уж, — Норман вытер голову мохнатым полотенцем и второй раз за день взялся за бритву, — живете вы точно, как джентльмены.

— Деремся тоже по-джентльменски, — кивнул Генри, натягивая сапоги, — по крайней мере, с умытым лицом и в чистой рубашке.  И там, в небе, все честно. Или ты, или он. Лучший побеждает. Как правило.

Вечер Нормана окончательно добил. Майор Саузерленд принимал гостя  —  командира соседнего эскадрона, и по этому поводу в клубе организовали настоящий банкет, с маленьким оркестром в холле, собранным из наземного состава, с коктейлями на подносе перед обедом, сияющими столовыми приборами и цветами в вазах из отполированных снарядных гильз. С пятью переменами блюд и достойным выбором напитков. Со стихотворной здравицей в честь гостя. Нормана не покидало чувство, что он вернулся в Англию, в мирные времена.

Уже подали второе блюдо, когда в столовую вошли шестеро пилотов, извиняясь за опздание.

— Уже домой возвращались, когда налетели на восьмерых гуннов, — доложил капитан, принимаясь за поданный официантом суп, — минут двадцать с ними возились, пока они не поджали хвост и не сбежали за линию. У нас горючего не хватило их догонять.

— Какой счет?  —  поинтересовался майор.

— Один мой, «в огне», и один у Джерри, «разбит», — улыбнулся капитан, — сто семь эскадрону, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — кивнул Саузерленд, — Джерри, а личный зачет какой?

— Восемь, — пожал плечами Джерри, — и сто седьмой эскадрону. Это важнее.

Норман впитывал рассказ о бое с гуннами, как губка, несмотря на обилие малопонятных авиа-словечек. И не переставал удивляться. Только что эти ребята были в жестоком бою, пули свистели мимо, ударяли в обтянутые перкалью крылья легких самолетов, кружащих в небе со скоростью больше сотни миль в час. Только что они убивали врага, рискуя своей жизнью. И вот уже в чистых мундирах сидят за празднично накрытым столом и буднично обсуждают последний патруль, словно это школьный матч по крикету.

Этикет был соблюден до мельчайших деталей. После обеда официанты подали портвейн, и ни один пилот не поднялся из-за стола, пока майор не произнес традиционный тост «За короля и Империю», ни один не прикоснулся к своему бокалу раньше старших по званию, ни один не закурил, пока командир эскадрона не зажег свою сигарету.

После обеда все вышли в холл, где  оркестр уже сменился граммофоном с модными песенками, английскими, американскими, французскими. Готовые заменить дам пилоты повязали на рукав носовые платки, и пары закружились в веселом танце. Через час лейтенант Доусон, темноглазый юноша, уселся за фортепьяно, и, к величайшей потехе товарищей принялся пародировать последние предвоенные шедевры лондонских ревю и мюзик-холлов. Джерри подлил масла в огонь, исполнив фривольную песенку о мадемуазель из Армантьера, наградившую незадачливых гуннов целым букетом любовных болячек, и завершился вечер исполненной под дружный смех эскадрона песней про умирающего пилота, заставившей Нормана слегка поежиться. В траншеях смерть тоже не раз была поводом для шуток, но никогда он не видел людей, так непреклонно смеющихся ей в лицо.

Надев мягкую пижаму и укладываясь в уютную походную койку Норман заметил лукавую улыбку брата.

— Думаешь о переводе?  —  подмигнул Генри.

— Что-то вроде того, — смущенно признался Норман, — Джерри меня сегодня уговаривал, и я почти решился.

— Ты учти, у нас не все медом намазано, — предупредил Генри, — ты видел пока только светлую сторону.

— Сомневаюсь, что темная хуже, чем светлая в траншеях, — зевая, ответил Норман.

— Ладно, — кивнул Генри, — завтра обсудим. Мне подниматься ни свет, ни заря, в первый патруль. Не вставай провожать, отоспись. Джерри тебя разбудит к завтраку. Спокойной ночи братишка.

Джерри его так и не добудился, и Норман проспал почти до ланча, добирая за долгий недосып в окопах. Проснулся он, только когда Генри уже вернулся из патруля, и, после торопливого, но тщательного утреннего туалета, направился в столовую.

Поесть они толком не успели, пилоты, заслышав звук возвращающихся из патруля самолетов, все, как один, высыпали из столовой и помчались на летное поле.

— Что случилось?  —  на бегу спросил Норман, но Генри не ответил, хотя его побледневшее лицо говорило о многом.

Из шести Спадов вернулись только три, растерзанные почти в клочья и ковыляющие на лету. У машины капитана был пробит бак, и он чудом дотянул до дома. Еще один пилот сел где-то по дороге, но надежды товарищей на его благополучное возвращение не оправдались, к тому времени, как к самолету подоспели артиллеристы из ближайшей батареи, летчик уже истек кровью.

С трудом продираясь через незнакомые термины, Норман прислушивался к разговору. Кровь то вскипала, то стыла, в горле пересохло. Звено завязало бой с большой группой Альбатросов и, в конце концов, сбив пятерых и посадив двоих на своей стороне фронта, отогнало остальных за линии. Но на этот раз победа далась не бескровно. Один из пилотов, с пробитым баком и пылающим верхним крылом, мог успеть посадить самолет в Гуннланде*, но предпочел плену победу над еще одним противником. Горящая машина врезалась в германский истребитель, и оба самолета рухнули на землю огненной грудой.

Второй пилот продолжал бой с пробитым радиатором, из которого валил горячий пар, и, сбив своего противника, повернул к дому, и, наверное, еще успел бы долететь до линии фронта, но увидев двух гуннов на хвосте у капитана, развернулся, чтобы помочь ему стряхнуть противника. Вдвоем они справились быстро, но мотор окончательно заглох. Пилот снова повернул на запад, надеясь добраться до своих, планируя, но один из Альбатросов спикировал на покалеченный Спад, длинной очередью отправив его в крутой штопор.

Норман даже не сразу понял, что  пилот, протаранивший гунна,  —  Джерри, новый, но уже такой близкий друг. Только вчера они шутили, только вчера обсуждали, как им повезет, если Норман попадет в тот же эскадрон, и у Джерри будет возможность научить его всем тонкостям воздушного боя. Всего несколько часов назад он улыбался Норману, а потом бросил горящую машину на врага, чтобы счет эскадрона пополнился еще одной победой.

И второй пилот, тот, у которого заглох мотор, это он вчера играл на пианино проказливые мелодии, заставляя весь эскадрон покатываться от хохота. Он смеялся, как мальчишка-школьник, а потом пошел и исполнил суровый мужской долг, пожертвовав своей жизнью ради товарища.

Они вернулись в полукруглый домик, и Генри понуро опустился на кровать, глядя в пол.