Но дальше, после того, как святой отец закончил свою речь, молитву и попросил опустить гробы на дно ямы, стало во множество раз тяжелее. Все присутствующие кинули на прощание по три горсти земли на крышки «деревянных платьев». После этого я не смог больше сдерживаться. Слёзы мощным, неиссякаемым потоком струились по моим щекам. Я упал на колени и закрыл глаза руками. Кто-то из близких подошёл и обнял меня, но я не видел никого рядом, а эти объятия лишь усилили моё истерическое состояние.

  Мне поднесли стакан водки, который я выпил залпом, взахлёб. Меня всего трясло изнутри, руки совершенно не слушались, поэтому водка проливалась мимо рта и стекала по подбородку на одежду и землю.

  Через мгновение я стоял возле уже закопанных могил, окруженных огромными венками с лентами, пил и постоянно просил у жены и дочери прощения за то, что меня не было с ними, просил их забрать меня к себе. Через некоторое время мы поехали в ресторан на поминальный ужин, где я продолжил пить, как лошадь, и напился до беспамятства, потеряв сознание.

  14. Ожидание

  В последующие дни я остался один на растерзание своим мыслям. Совсем потерянный во времени, озверевший, с огромными мешками под глазами от слёз и недосыпа, небритый и грязный, я метался из угла в угол по своей квартире и пил водку прямо из бутылки.

  Периодически я начинал громко кричать от внутренней душевной боли, одиночества и невозможности что-либо изменить, в кровь разбивал кулаки о бетонную стену, на что мои милые соседи отвечали стуком по батареям. Но плевать я хотел на них и на такие мелочи. Так продолжалось, пока мои энергетические силы не покидали меня, и я не отключался прямо на том месте, где находился.

  В таком режиме и состоянии я провёл почти месяц, который тянулся убийственно медленно и мучительно. Меня ни на секунду не покидала моя дружная компания, состоящая из алкоголя и кавардака. Мой круг общения ограничивался фотографиями моей семьи и продавщицей из ближайшего магазина. С последней я был менее многословен, а часто вообще общался с ней жестами.

  На работу я не ходил, на звонки не отвечал и никому не открывал дверь. Не желая никого видеть и не испытывая радости общаться с кем-то, я не хотел и жить.

  И вот остался последний день перед днём возмездия. Я сидел на полу и исступлённо смотрел в одну точку. Моё мышление сильно пошатнулось, на тот момент его вряд ли доктор назвал бы здравым, я просто потихоньку сходил с ума и мучился от страданий.

  Единственное, что хоть как-то заставляло меня терпеть эту непреодолимую боль, это ожидание часа расплаты. Я хотел, чтобы время скорее пролетело, и с нетерпением ждал встречи с «нелюдем», который убил мою семью. Я представлял, как вырываю его сердце и начинаю поедать его, пока он ещё жив и видит, как я, весь в крови, жадно, но с расплывшейся улыбкой психопата поглощаю его, ещё бьющееся в моей руке, как он будет умолять меня и всех святых о пощаде, чтобы это немедленно прекратилось. Но нет, этот ужас будет продолжаться до самой его кончины, до последнего вздоха. Я наслаждался предвкушением реализации своей мести, невменяемой мечты.

 15. Судный день

  Раздражение на моём лице, вызванное тиканьем настенных часов, висящих в зале суда, скрывать не имелось возможности. Я выглядел, как пещерный человек, придя в компании жуткого похмелья и с нервами натянутыми, как струны, меня выводил из себя каждый шорох. Любой, даже самый незначительный шум приближал меня к срыву, так как восприимчивость и чувствительность ко всему в моем состояние увеличились тысячекратно. Зелёные стены, желтоватый свет ламп, громоздкая коричневая мебель и решётки на окнах нагоняли жуткую тоску и ещё много разных депрессивных чувств.

  Наконец минутная стрелка убогих часов перевалила за цифру двенадцать, а часовая стояла ровно на десяти. Это означало, что час расплаты настал, и в кабинет зашёл судья.

  Помимо меня внутри уже находились два полицейских, те самые, которые поведали мне историю всего случившегося в больнице, секретарша-протоколистка, молодая девушка, видимо недавно окончившая юрфак и благодаря связям, а может и своему светлому уму оказавшаяся сразу на столь почтительной должности. Прокурор - женщина, уже за гранью бальзаковского возраста, в очках с большими, толстыми стеклами, с прической, как у мальчика и весьма не опрятными, грязными волосами, цвета сгнившего яблока, стучавшая обгрызенными ногтями пальцев рук, в строгой униформе, которая бесила меня больше всех. Двое адвокатов, один из которых защищал подсудимого, мужчина средних лет, приятной наружности, одетый с иголочки, а второй - мой, но о нем чуть позже.

После слов секретарши: «Встать, суд идет», все оторвали свои мягкие места, от старых, твердых, замызганных скамеек и проводили взглядом вновь прибывшего на слушание вершителя правосудия, вошедшего внутрь зала суда.

В последнюю очередь со стражей вошёл обвиняемый, палач моей жизни по фамилии Утёсов. Я стоял, стиснув зубы, и наблюдал за всей этой картиной, меня немного пошатывало и поташнивало, но я всем видом пытался показать своё презрение, злость и ненависть к подсудимому.

  Увидев это, мой адвокат поспешил образумить меня и попросил собрать волю в кулак, чтобы сдерживать свои эмоции, от которых сейчас толку никакого. Совладать с собой стоило мне больших трудов, но я всё же немного успокоился, точнее, сделал вид, а после разрешения судьи присесть, плюхнулся на деревянную скамью, так как ноги уже не выдерживали долгого стояния. Я был практически бессилен, ведь находился в запое уже слишком долго.

  Взгляд мой по-прежнему целиком и полностью приковался к убийце, ни на секунду не отрываясь от него. Он же, молодой парень, примерно моего возраста, светловолосый, напротив, всячески пытался не пересекаться со мной глазами и по большей части просто смотрел в пол, частично прикрывая руками свои серо-зеленые глаза, наполненные сожалением и слезами.

  Пока толстый судья, похожий своими одеяниями и слегка вытянутым, острым носом, напоминающим клюв, на пингвина, знакомил всех присутствующих с рассматриваемым делом и с участниками процесса, мое терпение приближалось к точке кипения. Я лишь удивлялся своей выдержке. Время от времени я почти взрывался и мечтал вскочить с места и раздавить убийцу, как мелкую букашку, жужжащую над ухом прекрасным летним днём. Мне хотелось испить крови, много крови, но я сдерживался, как мог.

  После того, как по очереди выступили судья, прокурор, офицеры полиции, адвокаты, пришло время высказаться подсудимому, который вышел к центру зала. Я находился прямо у него за спиной, всего в паре метров. Два метра отделяли его от смерти…

  Как только он открыл свой поганый рот, из него полилось наглое оправдание. Он говорил, что всё произошло совершенно случайно. Мой мозг мгновенно отключился, и я оказался возле Утёсова. Последовала серия из трёх или четырёх ударов кулаками, которые очень смачно впивались в его лицо. Буквально через несколько секунд он рухнул на грязный, старый, стёртый пол, словно тряпичная кукла.

  Ко мне подбежали охранники, и один попытался обхватить меня сзади, но и его я поразил локтем в область глаза, откуда брызнула кровь. Ничего не поделаешь, состояние аффекта в комбинации с мышечной памятью, сотворили дерзкий, убийственный коктейль действий с вытекающими отсюда действиями. Когда я начал приходить в себя и понимать, что натворил, меня уже скручивал второй охранник, ему на помощь бросились двое полицейских, проходящих в качестве свидетелей.