— Что же там приключилось? — спросил Антон, делая вид, будто он ничего не знает о случившемся.

— Да фактически ничего. Адам откровенно высказался о том, что ему хотелось бы делать в пришкольном саду и на огороде. Не сошлись его мысли с нашими школьными планами. Но не надо забывать и о том, что у нас школа. У нас не только кружок натуралистов, в котором активно участвует Адам, есть у нас автомобилисты, фотолюбители, заядлые спортсмены, радиотехники, химики… У каждого свое, каждое дело нужное… И в то же время не может наша Ботяновская школа стать, скажем, к примеру, фотошколой или мотошколой… Есть же еще музыканты, певцы, да какие! Надо думать и о них, надо добиваться, чтобы некоторых послали в консерваторию, в столицу…

— Я понимаю: забот у вас много, обо всех надо беспокоиться и думать. Адам иногда делится со мной своими планами. И я понимаю: немало в его мыслях интересного и нужного, да только не все ему по силам.

— В этом-то вся и загвоздка. Что можно, делаем в школе, должны делать, будем делать. А некоторых вопросов мы решить не можем. Для этого существуют институты, академии, научные центры… Что касается наших недоразумений, через несколько дней в школе будет общее собрание натуралистов, тогда все и выясним.

После этого Сымон Васильевич рассказал кузнецу про свой заказ и пошел домой.

Адам тоже вышел во двор.

— Навел порядок? — спросил отец.

— Все убрал, тата… А директор ушел? Ничего он не говорил обо мне?

— Особенного ничего. Заказал мне кузнечную работу. Я сделаю ее вчерне, а вы там в своей мастерской все отшлифуете сами. Сказал, правда, что будет общее собрание учеников и родителей, на котором будет обсуждаться план летне-осенних работ в саду и огороде. Если я его правильно понял, они твои предложения принимают, но в то же время — это говорю я — не должно быть никаких недоразумений с учителями… Пусть повеет ветер, поразгонит тучи…

Сымон Васильевич приехал в районное местечко Пригожий Городок. Расположенный у самого озера, вдоль вытекавшей из него реки, городок был действительно пригожим, красивым. А река, приняв в себя несколько притоков — больших ручьев, через километра два была уже широкой, украшала окрестность.

Все улицы вымощены, перед каждым домом цветник, у каждого дома сад. А когда весна была в полном расцвете, сады создавали чудесную картину.

Казалось, что и листьев на деревьях нет — все утопало в розово-белом и алом цвету. Будто какой-то большой праздник был на свете.

А если подумать, так это и есть большой и необыкновенный праздник — праздник жизни, вечной и бесконечной, праздник возрождения природы после долгого зимнего сна.

Сымон Васильевич несказанно радовался. Ему невольно припомнилась первая послевоенная весна, когда только-только прогнали врагов с советской земли…

Деревья стояли понурые, искалеченные… Кое-где мелькали цветы на деревьях, не так, как теперь, сплошными коврами…

Хаты разрушены, сожжены… Только фундаменты остались на усадьбах да широко раскрытые печи, из которых, как из ртов неведомых великанов, был слышен вопль: «Кривда! Кривда! Горькая кривда!..»

Женщины ходили замурзанные, с посеревшими лицами, будто они совсем не мылись… На лицах людских было горе, тоска, страдание… Не отыскали еще такой волшебной воды, которая бы смыла с людей следы горького, невыносимого страдания…

Да нет, нашлась такая животворная вода: мирная, счастливая жизнь. Изменилось все до основания. Даже не поверишь с первого взгляда, что у той женщины убиты на войне муж и два сына, а у той бабки замучена до смерти дочь-партизанка. В сердцах людских остались глубокие раны. Словно бы затянулись они, но ноют и болят перед непогодой…

Вспомнилось Сымону Васильевичу, как в Ботяновичи приезжали белорусские поэты и прозаики, читали свои новые произведения — стихи, басни, рассказы… Все — и взрослые и молодежь — сердечно приветствовали, внимательно слушали, дружными рукоплесканиями вознаграждали их за хорошие, интересные произведения…

Но вот один писатель прочитал небольшой рассказ из военного времени, в котором говорилось о том, как фашисты замучили до смерти маленькую девочку, связную партизан… Люди аплодировали, правда, как и всем, но, когда кончился вечер, подошла к тому писателю пожилая женщина и сказала:

— Хорошо вы написали, сынок, вспомнили правду горькую, но было бы лучше, если бы вы такого рассказа нам не читали…

Писатель невольно удивился:

— Почему?

— А потому, родненький мой, что у меня у самой было такое горе. Мою родную единственную дочь замучили вороги… Вот я уже — сколько лет прошло! — притерпелась как-то, а вы вновь задели меня за самое больное, привели меня на ту казнь… Вот и вспоминала я, как моя доченька ходила, разговаривала, шутила, песню пела:

А вы мне напомнили, как ее мучили, как из нее жилы тянули… Не знаю, может, так и надо, а может, и не надо…

Смотрел Сымон Васильевич на встречных, со многими здоровался, а сам про себя думал: какие же песни, какие рассказы нужны этим людям, чтоб они становились еще более жизнерадостными, активными, работоспособными?

А сады цвели. Будто какая-то душистая пена океанского прибоя обдала эти деревья, все вокруг, и они в солнечном сиянии сверкали миллионами искр — искр красоты, жизненной силы, бессмертной жизненной силы…

А разве жизнь не океан? Океан непобедимый, страшный и радостный, веселый и грустный, созидающий и разрушающий, но всегда вечный…

Секретарь райкома партии Василь Григорьевич с первого взгляда был человек очень обыкновенный. Невысокий, худощавый, скромный, он ничем особенно не выделялся из ряда многих и многих работников. Единственное, что оставалось в памяти после встречи с ним, — это глаза. Спокойные, но проницательные, они будто читали на лицах собеседников то, чего они не смогли или, может, не успели высказать до конца. Тогда Василь Григорьевич, слегка улыбнувшись, взглядом, репликой, улыбкой ставил все на место. Это порой раздражало отдельных посетителей: все зависело от того, выгодна или не выгодна была такая ясность для них.

Будучи человеком одаренным, он все же много занимался, прочел сотни книг научной и художественной литературы. Знание жизни, чтение книг помогли ему во всем, и он говорил ясно, просто, красноречиво. Слушали его всегда с удовольствием, так как он украшал свою речь поговорками, меткими сравнениями. Не чурался и хороших стихов.

И вот он сидит в своем кабинете, просматривает официальные и неофициальные бумаги. Одним словом, занят текущими делами.

«Нет, это название мне не нравится, — решает он. — Вспоминается народная пословица: „Текущая вода не вернется никогда“. Что-то, значит, прошло, протекло мимо тебя, ты хорошо не разглядел, не успел понять, что к чему. А там, глядишь, уже новая волна набегает».

Он даже улыбнулся при этом, но вошла секретарша и доложила ему о приезде Сымона Васильевича.

— Пожалуйста, пожалуйста! С большим удовольствием приму его. Давно не видел!.. Заходи, брат Сымон!