Наконец устав слушать мольбы и унижения, посланник сказал, коротко и сухо, глядя прямо в глаза Прохору:

– Не торгуйся. И не пытайся обмануть его. Твой час настал. Сейчас или позже, всё равно ты должен заплатить.

– Лучше позже, лучше позже, – Прохор ухватился за проблеск надежды. – Позже, но не сейчас.

– Ты делаешь только хуже, – сказал посланник. – ОН не любит, когда с ним играют.

– Пусть он сам придёт, пусть позвонит, я попрошу его, – умолял Прохор.

– Довольно, – прервал его тот. – ОН не придёт. ОН ждёт. Ты идёшь?

– Нет! – резко дёрнулся Прохор и шарахнулся в сторону. – Нет, вы не имеете права. Уходите!

Журналист посмотрел ещё раз Прохору в глаза, полные ужаса, и в его собственных глазах заплясали адские огни.

– Вы нарушили договор, господин Прохор, – произнёс он. – Прощайте.

Он беспрепятственно ушёл и растворился в толпе репортёров.

Спустя всего две минуты Прохору позвонили и сообщили о случившейся автокатастрофе, в которой погибла его семнадцатилетняя дочь.

– Нет, этого не может быть! – вскричал он. – Так неправильно! Верните его! Верните того журналиста.

Но того уже и след простыл.

Встреча была окончена досрочно. Прохор, забыв об этикете и приличиях, поспешил обратно, в столицу. Он надеялся, что это неправда, что это какая-то чудовищная ошибка или чей-то злой розыгрыш.

Словно во сне, он пришёл на опознание. Словно сквозь туман, он увидел мёртвое лицо своей старшей дочери.

– За что?! – простонал он, опускаясь на колени. – Её за что?

* * *

Жизнь в белоснежном особняке изменилась навсегда. Горе и боль утраты поселилась в нём.

Бледное, залитое слезами лицо супруги белым пятном упрёка напоминало Прохору о его поступке. Он пожалел собственной жизни, и вот его старшая дочь отдала свою. Неравноценный обмен.

Десятки тысяч отнятых жизней не стоили одной этой. Пусть бы и дальше лилась кровь этих презренных рабов, этих недочеловеков. И пусть льётся! Пусть и дальше мрут, как мухи! За жизнь его девочки пусть платят все остальные.

И Прохор отдаёт приказ ужесточить бои и резню. И снова бурным потоком льётся горячая кровь.

Проходит неделя. Семья Прохора в трауре. Он не оправился ещё от первого потрясения, как случилось новое. В его дом вновь пришла беда. Шестилетний сын слёг от неизвестной болезни.

– Только не Сёмочку, – взмолился Прохор.

Он вызвал лучших отечественных специалистов и лучших врачей из заграницы. Но никто не мог определить и сказать, что за болезнь сразила его младшего сына. Никакие анализы и обследования не давали определённых результатов. Маленький Сёма лежал без сознания и таял день ото дня.

Врачи разводили руками. Мать сходила с ума от горя и отчаяния. За спинами шептались, делая самые разные предположения, почему такая беда постигла семью Прохора. И только он один знал причину смерти дочери и болезни сына. Только он один наперёд знал исход. Он знал, что надежды нет. Младший сын – следующая жертва за его ошибку, и не последняя. Прохор понимал, что вслед за младшим может настать черёд и оставшихся двоих детей.

– Ударил по самому дорогому, – говорил Прохор, закрывшись в своём кабинете дома. – Ты же забрал уже старшую дочь. Зачем тебе ещё? Оставь жизнь моему младшему ребёнку. Не отбирай Сёму.

Он пришёл в комнату сына, где над кроваткой день и ночь молилась убитая горем мать. Прохор хотел тоже помолиться, попросить Бога за сына. Но он не смог вспомнить слов ни одной молитвы. Тогда он решил просто обратиться с мольбой к небесам, но какая-то нечеловеческая сила придавила язык к нёбу и не давала произнести имя Бога. Небеса отвернулись от него.

Прохор в отчаянии разрыдался.

Он просил, он умолял, но не Бога, а другого – того, кто дал ему всё и теперь отнимает самое дорогое; того, чьё имя он умел произнести. Он стоял на коленях и просил, зная заранее, что его просьба не будет услышана. Он проливал горькие слёзы, зная, что они уйдут в землю и не будут увидены. Он знал, что всё напрасно.

Спустя неделю его младший сын Сёмочка, любимец семьи, так и не придя в сознание, скончался.

Супруга слегла в беспамятстве. Прохор поседел.

Одно за другим известия разрывали нависшую тишину:

«Вторая смерть в семье правителя за один месяц»;

«Неведомая болезнь уносит жизни в семье президента»;

«Господин Прохор отказывается от президентского кресла и удаляется в своё поместье, чтобы находиться возле больной супруги»;

«Ещё один ребёнок господина Прохора впал в кому. Его состояние оценивается, как критическое».

Глава 4

Всего месяц прошёл с момента последней встречи Прохора с посланником, а его самого было не узнать. Испарились былые шик и лоск, стёрты с лица самодовольная презрительная улыбка и взгляд свысока. Теперь это был просто человек, раздавленный потрясениями и горем, свалившимися на его семью; испуганный, растерянный, на грани безумия седой старец с поблекшими от слёз глазами, с трясущимися руками и дрожащими губами.

Он сидел у кроватей своих детей и помешавшейся супруги, смотрел остановившимся взглядом куда-то в стену и шептал. Он говорил с незримым гостем, он вновь и вновь просил пощадить его семью, он умолял забрать его жизнь, но оставить их.

Да, ещё совсем недавно он просил об обратном, трясясь за свою собственную жизнь. Теперь же он умолял забрать её взамен жизни его детей и супруги.

Но он не нашёл ответа на свои мольбы. Он понимал, что это конец. Он знал теперь, что надо делать. Он знал, что должен сделать, чтобы спасти свою семью.

Прохор ушёл в свой кабинет, закрылся, чтобы его никто не мог побеспокоить, и сел за стол.

– Я должен, – повторял он. – Я должен…

За окном звонко щебетали птички в его ухоженном королевском саду, успокаивающе журчали фонтаны. Солнечные лучи ласкали газонную зелень перед домом и проникали через окно в комнату, играя бликами на полу и стенах. Благоухали цветы, шелестели листвой деревья за окном. Жизнь так прекрасна…

Прохор открыл верхний ящик стола и достал телефон цвета крови. Он положил его перед собой. Он ждал звонка. Давно ждал. Но звонка не было. Телефон молчал.

Тогда он открыл другой ящик и достал пистолет с резной рукоятью и собственными инициалами на ней – подарок ему от друзей на сорокалетие. Эта игрушка пятнадцать лет лежала без надобности в ящике его стола. Теперь её черёд настал.

Прохор снял с предохранителя и проверил затвор.

Он никак не мог решиться. Уж очень ласково шелестела листва в саду, уж очень ярко светило весеннее солнце.

Он не заметил, как задремал. И во сне он увидел всю свою жизнь, как она была. Он увидел, впервые за эти годы, всё то, что он делал, будучи у власти, и ранее – все свои поступки и их последствия. Он увидел людей, которых погубил за это время. Они пришли к нему все разом, все те десятки тысяч ничего не стоивших ему жизней, загубленных, истерзанных жизней, разрушенных домов и семей. Они пришли и встали у его трона, и молча вопрошали.

– Отстаньте, отступите, уйдите прочь, – бормотал он, мотая головой.

Но они не уходили. Они показали ему все ужасы, которые им довелось увидеть и пережить перед смертью: огонь, стрельба, взрывы, пожары, разорванные снарядами тела, изнасилованные и замученные женщины и юные девочки, сожжённые заживо и забитые до смерти старики, расстрелянные дети. Земля залита кровью. И над всем этим – дым и зарево пожаров, и лицо того, кого он видел однажды здесь, в своём кабинете. Видел давно, почти два года назад.

– Полюбуйся на результат своей деятельности, – говорит он.

– Неправда, это не я, – кричит Прохор. – Это всё ты, не я. Это тебе нужна была кровь.

– Твоя, но не чужая, – отвечает тот. – Чужая кровь на твоих руках. Это целиком твой выбор.

– Нет, нет, нет! – кричит Прохор и просыпается.

Но видения не покидают его. Он продолжает видеть всех загубленных людей, продолжает слышать их плач и стоны. Куда деваться? Они везде. Всюду кровь, всё вокруг залито горячей алой кровью: и его кабинет, и коридор, и стены белоснежного особняка, и его великолепный сад.