Erbarme dich, mein Gott, um meiner Zahren willen! Пожалей, Боже мой, моих слёз…

А потом вдруг, безо всякой причины, Танкреди обернулся. Он словно что-то заметил. Но ничего не было. Или было всё. В темноте, в нескольких шагах от него, в более плотной тени, она сделала шаг вперёд. И вдруг пламя свечей осветило её лицо. Танкреди, как заколдованный, открыл рот. Этот нежный профиль, эти глаза между синим и зелёным, эти лёгкие веснушки, эти каштановые волосы, которые казались светлее из-за отражений, эта женщина, эта красота, приоткрытые губы, идеальные белые зубы. Танкреди поморгал, словно не поверил своим глазам, словно это было лишь видение. Но в первую очередь он сильно удивился тому, что его сердце забилось чаще. Эта женщина была там, в нескольких метрах от него, в темноте церкви. Огоньки свечей танцевали и случайно освещали её, показывая всю полностью. Высокая и стройная; на ней была белая рубашка, а сверху синий жакет, джинсы и спортивные туфли. Танкреди попытался разгадать, откуда она вышла, кто она такая. Он посмотрел на её руки; на них были следы, они дрожали от холода или неизвестно из-за каких нагрузок. Но легко двигались в воздухе. Лёгкие, почти незаметные движения каждого пальца следовали ритму, танцевали в пустоте и идеально проигрывали каждую ноту. Скорее всего, она пианистка. Танкреди почувствовал себя заворожённым этими руками. Он снова посмотрел ей в лицо. Она с закрытыми глазами легонько покачивала головой вправо-влево под музыку.

Он вновь сосредоточил взгляд на её руках. Он искал обручальное кольцо, не нашёл его и впервые был счастлив. А когда пригляделся и увидел, то расстроился. И тут же подумал, что ничто не вечно, что он всё равно мог бы покорить её. Улыбнулся. И что за мысли приходят в его голову в церкви? Он смотрел на неё, не отрываясь. А если их взгляды пересекутся? Что он будет делать? Надо улыбнуться ей? Показать выразительным взглядом, как он хочет её?

И вот это случилось. Женщина медленно повернулась к нему, и её глаза встретились с глазами Танкреди. Она не отвела взгляда. И Танкреди показалось, будто глаза этой женщины проникли в его самую суть, в его сердце, в поисках древних сокровищ, которые он хранил, которые таились в спячке, как затворник в глубине тайного сундука. А она просто улыбнулась. Это была нежная и вежливая улыбка, улыбка женщины, которая просто разделила кое-что с этим мужчиной: страсть к музыке. Танкреди не смог ответить, не ответил на эту простую вежливую улыбку. Он отвернулся и сделал вид, что ничего не было: немного неловко опустил голову, сбитый с толку такой реакцией.

Вдруг музыка стихла. И Танкреди словно проснулся. Он обернулся. Направо. Налево. Обескуражено. Её уже не было. Тогда он услышал аплодисменты и смех. Он посмотрел в центр церкви: дети веселились вместе со своей учительницей посередине, а эта женщина присоединилась к ним. Он не мог ясно различать, что они говорили, но понял, что они, должно быть, знают её. Один вцепился в её жакет, другой смотрел на неё снизу; какая-то девочка улыбалась ей, а потом зевнула, чтобы привлечь её внимание. Тогда женщина присела, потрепала её по голове, и девочка крепко её обняла, несмотря на то, что её ручки не могли охватить даже половину её спины. Танкреди улыбнулся. Всё её любят. Ему хотелось бы быть одним из них. Он рассмеялся, представив, что сказали бы о нём его знакомые, если бы знали, о чём он думает. Ну, хотя бы так эта женщина подняла ему настроение.

София подняла Симону на руки; этой маленькой дьяволице было не больше шести лет, но в качестве компенсации она имела мелодичный и идеально поставленный голос.

— Итак... — сказала она с улыбкой, — у тебя чудесно вышло, как так получилось?

— Наша учительница Оля, — она подбородком кивнула на старую учительницу. — Это она научила нас всем трюкам...

София прижала её к себе.

— Но это не трюки. Нет никакого обмана в том, что ты делаешь, ты просто наслаждаешься своим мастерством, своими усилиями, подготовкой и страстью.

Симона обняла её, зарываясь лицом в её волосы.

— Да, но с тобой у меня получалось намного лучше…

София подыграла ей и прошептала на ухо:

— Да, точно, нам с тобой всегда было очень весело.

Потом она опустила её на пол. Симона снова побежала к группе детей играть.

Оля подошла к Софии.

— Я рада, что ты пришла.

— И я.

Она посмотрела на этих милых детей. У них были уникальные прямота, свет и чистота. Они пели до этого момента, и каким-то образом это их утомило, так что теперь они стали казаться взрослыми людьми, которые только и делают, что говорят о жизни. С одной только разницей: в них нет никакой хитрости.

— У них всех вышло очень хорошо. Вы исполнили хорал Баха... Не знаю, я была так очарована.

— Ага. Они могли сделать это ещё лучше. Мы все можем стать лучше. Именно Бах это и говорил всегда, — София притворилась, будто не слышала этого. Но Оля отлично её знала и решила, что это подходящий момент снова надавить на неё своим авторитетом: — Подумай о том, от чего ты отказалась. Если ты на самом деле не хочешь больше играть, я уверена, что ты станешь отличной матерью. Твоя жизнь снова заполнится.

Та не обернулась.

— Оля, моей жизнью была музыка. Игра на фортепиано была для меня тем, что я любила, люблю и буду любить, по этой самой причине я и решила отказаться от этого.

— Даже сегодня, после стольких лет, меня спрашивают о тебе многие известные маэстро. Им бы хотелось работать с тобой, ты могла бы давать концерты по всему миру. Они будут рады платить тебе, сколько пожелаешь.

— Да есть у меня деньги. То, в чём я нуждаюсь, не сможет мне дать никто.

— А в чём ты нуждаешься, София?

Тогда женщина посмотрела в глаза своей учительнице.

— В чуде.

После этого Оля не знала, что ответить. Она смотрела, как удаляется этот талант, эта девушка, это юное дарование, которое могло далеко пойти и вместо этого решило закрыться у себя дома. Она вздохнула.

— Ладно, ребята, давайте исполним последнее. Откройте страницу двенадцать, я хочу, чтобы на воскресной мессе все рты пооткрывали от «Ich will hier bei dir stehen».

На улице совсем недавно закончился дождь. София остановилась на лестнице, ведущей в церковь, и глубоко вздохнула. Она закрыла глаза и вдохнула запах сырой травы, земли, жизни. Да, жизни. А на чём остановилась её собственная? Её восторг, ноты её сердца? Когда она вновь открыла глаза, он был там, на расстоянии нескольких шагов. Она видела этого мужчину в церкви, и её удивило, что какой-то странный тип пришёл послушать хор, но она тут же забыла о нём. Она решила, что это один из тех туристов, которые совершают пробежки по Авентино и любят зайти в какую-нибудь церковь. Очень красивый мужчина, и он ей улыбался. В какой-то момент ей показалось, что она его знает. Однако, если подумать, она точно никогда его раньше не видела. Он вполне может оказаться иностранцем. У него синие глаза, тёмные, яркие и, если присмотреться, холодные. Одежда ей не помогала, потому как на нём только футболка и короткие шорты.

Ожидая её у церкви, Танкреди воображал их знакомство. Какая фраза может быть подходящей для такой женщины? Он абсолютно ничего о ней не знал; он не мог определить ни её социальный статус, ни в каких школах она училась, ни её происхождение. Если она римлянка, то из какого района, где работает? Он знал только, что она отлично знает музыкальные ноты. Да, она пианистка или дирижёр, может, виолончелистка. Но он мало разбирался в музыке.

Они молча стояли на лестнице у церкви. Небо прояснялось. Словно совсем рядом, между зеленью и небом, радуга ознаменовала конец дождя. Танкреди посмотрел вокруг: этот особенный свет, они вдвоём спокойно стоят на лестнице. Ситуация становилась неловкой.

— Мы похожи на картину Магритта. Ты знаешь Магритта?

«Итальянец, — подумала София. — И смелый».

Танкреди улыбался. София внимательно разглядывала его. Стройное телосложение, хорошо проработанное тело. Высокий и мускулистый, фигура пропорциональная. Он мог оказаться кем угодно, даже преступником. Однако его улыбка каким-то образом внушала доверие; то есть, было в нём что-то, что позволяло почуять его глубокие страдания. Она покачала головой в ответ на свои собственные мысли. Кажется, она насмотрелась фильмов. Он ведь не более, чем незнакомец, который хочет завязать разговор. Или того хуже – просто вор, который хочет украсть у неё сумочку, отвлекая её своей внешностью. Неосознанно она прижала к себе сумку.