Я открываю рот, чтобы ответить, а он тут же впихивает в него еще один кусок мяса. Это больше похоже на тактику, чтобы заставить замолчать, так что я быстро пережевываю, а затем все-таки продолжаю.

– Но у вас же теперь человеческие девчонки. Это означает, что вы больше не одна большая компания мальчишек. Это увеличивает племя до…, – мгновение я подсчитываю. – Двенадцать человек и тридцать с вашей стороны, ребята, то есть нас насчитывается сорок два. Много охотников.

– Немногие захотят на охоте рисковать своими парами, – говорит он, предложив мне очередной кусок мяса. Я отказываюсь от него, и вместо меня он ест его сам, погруженный в свои мысли. – Многие вообще больше не захотят охотиться.

– А почему?

– Охота по своей сути крайне одиночная и ведется в уединении от других. Мы выходим в снег и вьюгу на длительные периоды времени. Можем уйти на полный оборот лун прежде, чем вернуться домой.

– Это что-то вроде месяца?

Он пожимает плечами.

– Большинство охотится в одиночку. Так легче охватить всю территорию. Мы охотимся на небольших зверей во многих различных направлениях и прячем дичь под снегом, чтобы вернуться за ней позже, когда угодья неприступны, а весь отличный зверь впал в спячку, уйдя со льдов.

– Значит, охотники… проводят много времени одни? Это, наверное, не самое худшее в мире, учитывая, что у вас дома только четыре девушки, – я задумываюсь. – Это то, что ты делаешь?

Он кивает головой.

– Я – охотник и провожу больше времени в дикой природе, чем в племенных пещерах.

– Почему?

– Что почему?

– Почему проводишь больше времени в одиночестве, чем дома?

Его светящиеся синие глаза четко удерживают меня на месте.

– Там у меня ничего нет. Зато в дикой природе я могу оказать ценную помощь для моих людей. Дома мне дано лишь видеть то, что другие имеют и чего у меня нет. Иногда это… тяжело.

Взгляд, которым он смотрит на меня, в очередной раз чрезвычайно собственнический, и я понимаю, что он говорит о парах.

Я с трудом сглатываю. Поэтому он добровольно ссылает себя в изгнание на долгое время, поэтому он не остается возле всех этих счастливых парочек? Мое сердце сжимается от жалости. Теперь понятно, почему Рáхош дерьмово себя чувствует среди людей.

– Проклятье, не заставляй меня жалеть тебя.

Он издает рык и беспощадно отрезает от дичи очередной кусок мяса, затем прожевывает его с ожесточенным выражением на лице.

– Я не нуждаюсь в твоей жалости, женщина.

– Жалость – это все, что ты сегодня от меня получаешь, – я саркастически передразниваю.

Его зубы обнажаются в рыке.

– Я не нахожу твои слова забавными.

– Я не пытаюсь развлечь тебя, – указываю я. Тогда в раздражении я встаю на ноги. – Боже. Ума не приложу, что мне с тобой делать.

– Я хочу свою пару, – говорит он сквозь зубы, неподвижно сидя у костра. – Именно так это происходит. Кхай решил, что мы с тобой должны быть спарены. Ничего из этого не может быть изменено. Ты будешь моей, и все на этом.

– А это так? – я поворачиваюсь обратно к нему и упираю руки в боки. – Я требую отправиться на охоту. – Ну что, выкусил? – он поднимает голову, и я понимаю, что он пытается разобраться в моих словах. – Это - человеческое высказывание, – я огрызаюсь. – Я хочу охотиться и обеспечивать себя. И знаешь, что? Я также хотела бы принимать решения за себя. Когда я смогу сама определять то, чего хочу, черт побери? – я широко раскрываю руки. – Все вокруг меня думают, что лучше знают, чем мне следует заниматься, а ты хоть имеешь представление, чего я хочу? Нет, не имеешь, потому что никто меня об этом не спрашивал.

– Ты хочешь охотиться, – говорит Рáхош бесцветным голосом.

– Неплохо для начинающих.

– Очень хорошо. Утром возьму тебя с собой на охоту.

В удивлении я таращусь на него, хлопая глазами. Его настроение кажется мрачным, но он… собирается взять меня с собой на охоту?

– Серьезно? Вот так просто?

– При условии… – он делает паузу и окидывает меня очередным горячим взглядом.

– Ооо, ну вот, началось, – бормочу я, затем машу ему рукой, чтобы продолжал. Всегда есть какой-то подвох, не так ли? – Выкладывай все до конца.

– Я возьму тебя на охоту, если ляжешь со мной этой ночью, как должны это делать пары.

– Если думаешь, что я собираюсь перепихнуться с тобой за право поохотиться...

– Не для секса. Перепихнуться? – он смотрит на меня с любопытством. – Никакого перепиха. Одни лишь прикосновения. Обнимать друг друга.

Мое подлое маленькое сердце снова сжимается. Он так одинок. Боже, я такая скотина. Бедный Рáхош, застрял с самой упертой женщиной в мире. Я смягчаюсь.

– Пожалуй, я справлюсь с этим.

Рáхош молча кивает, а потом выпрямляется и встает.

– Мы должны убраться в пещере и подготовиться к завтрашней охоте, если собираемся на выход.

– Давай займемся делом, – говорю я, скрывая свое волнение. Правда, я немного нервничаю и трепещу при мысли о том, что сегодня ночью буду спать в его объятиях и позволять ему дотрагиваться до себя. Я в мыслях возвращаюсь к недавнему свирепому облизыванию киски, и ритмичная пульсация желания дрожью прокатывает сквозь меня. Моя вошь тут же начинает мурлыкать настолько громко, что звучит как бензопила. Черт тебя дери, вошь! Ну, прояви хоть какую-то сдержанность, девочка.

Следующие несколько часов мы не спеша занимаемся делами в пещере и, как ни странно, между нами царит дружелюбие. Рáхош делает для меня пару сапог с какой-то очищенной шкурой внутри, которую он приберегал последние несколько дней. Я знала, что он обходился бережно с ней во время потрошения внутренностей и отбросов, используя самих животных, и в результате получились сапоги из жесткой кожи с чем-то вроде меха внутри, чтобы сохранять мои ноги в тепле. По сути, они были немногим больше рукавиц для моих ног с завязками на лодыжках, но, несмотря на это, я была довольна ими. Я работаю над своим луком, и, когда указываю Рáхошу, какой материал мне нужен для тетивы, он достает из своего дорожного мешка нечто, что очень похоже на толстую бечевку. Надеясь на лучшее, я натягиваю свой лук, а затем приступаю к созданию стрел. Их я делаю из кости, а также ребер и костей крыльев чего-то неописуемого, на вид ужасного и похожего на страуса, но с более короткими ногами — четырьмя, кстати — которые, оказывается, подходят идеально. Теперь у меня есть стрелы, которые чуточку короче, чем те, к которым я привыкла, но они легкие и со смертельными иглами в наконечнике после того, как хорошо заточены. Я затачиваю и оперяю свои стрелы, кажется, уже несколько часов, пока костер не гаснет, и я начинаю клевать носом с ножом в руке.

Рaхош вынимает стрелу из моей руки, хотя я изо всех сил стараюсь не засыпать.

– Пора спать, – говорит он мне.

– Ооо, но у меня их всего четыре, – говорю я ему со слабым протестом. – Это совсем немного для охоты.

– Кроме них у нас еще есть копья и ножи. Ты можешь научиться новым способам охоты, – говорит он низким и нежным голосом, когда аккуратно откладывает в сторонку мой лук и стрелы. – Иди и раздевайся, чтобы лечь спать, моя пара.

Мне следовало возразить, что я не его пара, но все, что у меня получилось, – зевок.

– Я могу спать в своей одежде.

– Нет, если мы будем спать как пара, – он бормочет. – Ты именно это мне обещала.

Значит обещала. Меня слишком сильно клонит ко сну, чтобы протестовать, и я не понимаю, насколько сильно вымотана, пока он не поднимает меня на ноги, а мои ноги ощущаются словно желе. Когда Рáхош прислоняет меня к себе и начинает развязывать шнурки на воротнике моей туники, я осознаю, какой он теплый и необыкновенно мягкий, несмотря на твердые защитные наросты вдоль его рук, груди и других частей его тела.

Мои руки сами тянутся к его грудным мышцам, и я потираю их под его жилетом.

– Ты такой мягкий, – я шепчу.

Прикасаться к нему - это как прикасаться… к замше или шкуре лани. На его коже имеется тонкий слой пушка, который я до этого не замечала, но он мягкий и о-Господи-такой-теплый, и я не могу перестать гладить его. На самом деле я не против того, чтобы голой спать с ним, если ощущаешь его именно таким.