– Твои слова имели прямое отношение ко мне… и, слушай, я все понимаю. Ты биологический отец этих малышей. Этого у тебя не отнять… это священное право, реальность, предопределенная в то мгновение, когда Лейла забеременела от тебя. И поэтому бредова сама мысль, что ты ждешь от Рофа, чтобы он вычеркнул Лейлу из их жизней. Она в их крови, так же, как и ты… и да, она поступила ужасно, будучи беременной, но малыши благополучно появились на свет, и после рождения она не покидала их ни на минуту. Тебе прекрасно известно, что они – ее главный приоритет, и никто больше, тем более – не Кор. Лишишь ее прав? Ты сделаешь это назло, потому что она чертовски сильно напугала тебя, и ты хочешь преподать ей урок, заставить ее страдать. А это – недостаточная причина, чтобы забрать у Лейлы Лирик и Рэмпа.

– Блэй, она связалась с врагом.

– И он не причинил ей вреда, не так ли? Ни ей, ни твоим детям. – Блэй выругался. – Но ведь это меня не касается…

– Перестань упрекать меня этим!

– Я говорю это не для того, чтобы позлить тебя. – На его глаза неожиданно набежали слезы. – Я говорю это потому, что такова новая реальность для меня, и я пытаюсь привыкнуть к этому.

Он ненавидел хриплые нотки в своем голосе… особенно потому, что Куин знал его слишком хорошо, чтобы не услышать этого. И поэтому…

– Слушай, мне пора…

– Блэй. Перестань. Позволь увидеться…

– Прошу, не стоит.

– Что у нас происходит? – спросил Куин напряженным голосом. – Блэй, что ты делаешь?

Откинувшись на спинку рабочего кресла отца, Блэй закрыл глаза… перед внутренним взором появился образ Лирик, которую он укачивал у своей груди, и Блэй ощутил, как в сердце вонзили нож. Боже, он помнил каждую черточку малышки: ее большие, прекрасные, близорукие глазки – еще неизвестно, какого они были цвета – ее розовые щечки, светлые волосики.

Он помнил, как улыбался ей, а сердце переполнялось от любви, превращая тело в наполненный до краев воздушный шар, который ни за что не лопнет.

Все казалось таким прочным с появлением детей, их отношения с Куином, до этого железобетонные, их словно стянули стальными канатами, связали вплотную.

Он не знал, что хуже: лишиться места в жизни малышей или лишиться подобной стабильности.

– Мне пора, – сказал он резко.

– Блэй, да брось…

Блэй аккуратно положил трубку на аппарат, а не стукнул со всей дури. Не поднял сам телефон, чтобы зашвырнуть в полку с экономической литературой и стандартами по бухучету.

Он не злился.

Глупо злиться на правду.

Уж лучше потратить время, адаптируясь к ней.

Намного логичней, даже если от этого на глаза набежали слезы.

– Серьезно. Я просто приму душ и продолжу смотреть в окно. И все.

Когда Вишес ничего не ответил, Лейла повернулась на своем стуле, на котором просидела последний час. Брат также стоял на своем месте в аккуратной кухне, прислонившись к гранитной столешнице возле плиты, и тихо курил. Безопасный дом, в котором они провели весь день, представлял собой чудесное ранчо, достаточно маленькое, чтобы чувствовать себя уютно в нем, но достаточно просторное для небольшой семьи. Оно было декорировано в бледно-серых тонах, с тщательно подобранными акцентами ярко-желтого или светло-голубого цветов… поэтому оно выглядело по-современному, светло и просторно, а не мрачно.

При иных обстоятельствах, ей бы понравилось в этом доме решительно все. Но в ее ситуации, ранчо казалось тюрьмой.

– Вишес, да брось. Ты серьезно думаешь, что я могу появиться на пороге особняка и попроситься в дом? Ведь ключа-то у меня нет. – Он опять не ответил, и Лейла закатила глаза. – Или нет, ты боишься, что я воспользуюсь любой возможностью снова взбесить Короля. Ведь это так поможет мне в сложившихся обстоятельствах.

Вишес переступил с ноги на ногу. В черных кожаных штанах, майке без рукавов и с пятьюдесятью фунтами кинжалов и пистолетов он выглядел как призрак, оказавшийся не на своем месте, посреди этого идеального дома-с-пасторальной-картины. А, может, и на своем: прошлой ночью он сыграл роль предвестника злого рока… а в качестве соседа по комнате он был таким же веселым, как и она сама в ее нынешнем состоянии.

Лейла кивнула на телефон в его руке, укрытой черной перчаткой.

– Иди на свое собрание. Ведь это было в сообщении?

– Невежливо читать чужие мысли, – пробормотал Ви.

– Это твой талант, не мой. Просто по твоему лицу видно, что ты хочешь уйти и чувствуешь себя здесь как в клетке. Мне не нужна нянька. Я никуда не денусь. Мои дети в доме Короля, и если я не буду играть по его правилам, то никогда их больше не увижу. Если ты думаешь, что я могу пойти против него, то ты сошел с ума.

Лейла повернулась к окну, понимая, что перестала следить за чистотой своей речи, но ей было плевать. Она переживала за Лирик и Рэмпа, не могла ни есть, ни спать.

– Я пришлю кого-нибудь. – Раздались щелчки, словно Вишес набирал сообщение. – Может, Лэсситера.

– Я предпочла бы побыть в одиночестве. – Она снова повернулась к нему. – Я начинаю уставать от рыданий при посторонних.

Вишес опустил руку. Либо потому, что он отправил набранное сообщение, либо из согласия с ней, этого она не знала… и ей было все равно.

Выученная беспомощность^[39], – подумала она. Так, кажется, это называлось? Она слышала этот термин от Мариссы и Мэри, когда они обсуждали ментальный ступор, охватывающих жертв домашнего насилия. Хотя, в ее случае, никакого насилия не было. Она заслужила яростную правду, что обрушили на нее.

Она вернулась к созерцанию ночи, передвинувшись так, чтобы смотреть в раздвижные двери возле стола. По ту сторону стеклянных полотен располагалось крыльцо, и в уличном свете она оценила скудные скопления снега и льда, проследила взглядом пляски застывших пожухлых листьев на обжигающе-холодном ветру. Днем, когда она не спала в подвале, она включила местные новости. Очевидно, на Колдвелл надвигалась нежданная ранняя буря, и да, Лейла, находясь на ранчо, слышала, как вдалеке гудели грузовики, засыпая дороги технической солью.

Когда нагрянет буря, в человеческих школах наверняка отменят занятия, и при этой мысли Лейла посмотрела на дома по другую сторону ограды на заднем дворике. Она почти ничего не видела, только включенный свет на вторых этажах, и представила, как человеческие детки устраиваются в своих кроватях, а их родители отдыхают перед телевизором перед тем, как тоже уйти спать.

Как она им завидовала.

И, на этих мыслях, Лейла взмолилась, чтобы Ви ушел. Она сойдет с ума в четырех стенах с ним и его сердитым взглядом… хотя при мысли о Лэсситере в качестве замены ей хотелось повеситься.

– Ладно, – пробормотал Вишес. – Я вернусь, когда что-нибудь узнаю.

– Только не посылай сюда ангела.

– Нет. Это будет слишком жестоким наказанием для тебя.

Она выдохнула воздух, который неосознанно задержала.

– Спасибо.

Брат помедлил.

– Лейла, слушай…

– Рискуя разозлить тебя, скажу: нет таких слов, от которых я почувствую себя лучше или хуже. И, кстати, именно так ты понимаешь, что оказался в аду. Уныние и боль – все, что ты видишь.

Ботинки Ви громко застучали по кафелю маленькой кухни, и по неясной причине Лейла вспомнила о Брате Торменте и его любви к «Годзилле». Несколько дней назад она спустилась на первый этаж, желая размять ноги, и обнаружила Тора на диване в бильярдной, Осень спала, устроившись на нем, а на большом экране над камином шел фильм «Годзилла против Мотры»^[40]. Тогда она считала, что находится в сложной ситуации. Сейчас? Она хотела вернуться в те безмятежные ночи, когда единственное, что тревожило ее разум, – это вина и самобичевание.

Когда Ви остановился перед ней, ее плечи напряглись так сильно, что заболел верхний отдел позвоночника.