– Что-нибудь случилось?

– Случилось. Василий Иосифович Сталин на глазах начальника штаба изнасиловал его жену, и тот застрелился.

– Зачем же ты приехал?

– Доложить об этом Сталину. Отказаться от “перевоспитания” его сына…

Наш разговор продолжился после “высокой” аудиенции.

– По-твоему, он конченый человек? – спросил у мужа Сталин.

– Боюсь, что так, товарищ Сталин.

– Хорошо, идите!

Разумеется, разговор этот не понравился Сталину. На прощание он тяжело посмотрел Сергею вслед. Цену этого взгляда хорошо знал каждый, кто общался со Сталиным. Судьба Сергея была предрешена.

Вот тогда-то и состоялся наш разговор, в котором Сергей сказал мне правду о себе.

– Берия уже давно копается в моих делах. До чего-нибудь докопается, – заметил он.

Почему Сергей скрыл свое настоящее имя? Он объяснил это так.

– Сталин и Берия не любили армян. А мне надо было взлететь. И я взлетел. Взлетел не для того, чтобы присосаться к благам жизни, пожирнее оторвать кусок, а лучше служить Родине. И я в меру своих сил служил ей. Моя национальность, да еще социальное происхождение, не дали бы мне подняться. Я сознательно скинул с ног эти путы, чтобы они мне не мешали. Пусть история рассудит нас.

Это была наша последняя встреча. Берия-таки докопался. Через неделю после возвращения на место работы Сергей был арестован.

Я был в Большом Тагларе, родном селе Ханферянца, разговаривал с односельчанами, которые помнили Арменака, с его родным дядей Сааком, ныне уже покойным, с братом Саркисом Ханферянцем и узнал новые детали этой печальной истории.

В начале тридцатых годов, окончив рабфак в Москве, Ханферянц решил проведать родителей. Поехал, но до села не доехал. На железнодорожной станции в Евлахе случайно встретил земляков, которые отсоветовали ему ехать в село. Отца раскулачили, куда-то выслали. Так что лучше ему в такое время в родных местах не показываться. Арменак послушался, вернулся в Москву, впервые серьезно задумавшись о своем будущем. Нужно сказать, что кроме раскулаченного отца и сельских родственников, в Баку жили известные богачи Ханферянцы – его дальние родственники. А Арменак мечтал о военной карьере, о высшей военной Академии. В то время человек с “подмоченным” социальным происхождением не мог поступить ни на работу, ни в высшее учебное заведение. Пришлось расстаться с собственным именем. Для конспирации он не писал никому из родных. Считался погибшим.

После войны неожиданно брат Ханферянца Саркис и его дядя были вызваны во Владивосток. Их доставили туда бесплатно на самолете.

Худяков, видимо, отпирался, отказывался от собственного имени, настаивал на своем. Была очная ставка, но родственники Ханферянца об этом не знали. Они признали Арменака, кинулись его обнимать и целовать. Это, конечно, сыграло свою роль.

Брат Сергея сейчас жив, работает в Баку, а дядя умер. Умер, проклиная себя за свою опрометчивость. Старик бил себя по голове, приговаривая: “Это я убил Арменака… Я, старый дурак, не понял, что своим признанием вынес ему смертный приговор, выстрелил ему в самое сердце. Люди, бейте меня! Это я убил Арменака…”

С этими проклятиями в свой адрес умер, помешавшись от горя, старый тагларец Саак-ами.

Первое знакомство с Мариэттой Шагинян было кратким и мимолетным.

Писательница часто приезжала в Баку, где я тогда жил. Писать я начал рано, и, разумеется, лелеял мечту о встрече с настоящим писателем. Однажды, прослышав о приезде Шагинян, я отправился к ней. В руках я бережно нес свернутые в трубку листки рукописи. Шагинян приняла меня поначалу неприветливо. Прежде чем взять у меня рукопись, она учинила мне целый допрос: “Кто вы, чем занимаетесь? О чем пишите?”

Я отвечал, немного разочарованный вопросами. Но Мариэтта Шагинян слушала меня внимательно. Узнав, что я токарь, а рассказ мой о мастере, у которого я работаю, она совершенно переменилась. Спустя много времени я узнал, что Шагинян не любит писателей, которые рано “профессионализируются” – не работают, кормятся литературой.

На другой день я пришел за ответом. Шагинян была занята, у нее было много посетителей. Я хотел было уйти, но Шагинян остановила меня. Только на улице, вспомнив ее слова, сказанные наспех, в дверях, я понял, что рукопись вроде ей понравилась.

Прошло несколько лет. Неожиданно я встретил на улице Шагинян. Я не смел подойти к ней. Если сложить, обе встречи не составили бы и трех минут. Мне казалось, что Шагинян меня не помнит. Но она помнила.

Увидев меня, Шагинян еще издали улыбнулась. Откликнув меня по фамилии, она подробно расспросила обо мне, что я делаю, что написал нового.

Как я уже говорил, Шагинян частенько приезжала в Баку. Я видел ее всегда с пухлым портфелем. Неутомимо разъезжая по самым отдаленным уголкам, она выслушивала и записывала рассказы сотен людей о повседневной жизни страны. Шагинян отлично знала Азербайджан, как и многие другие республики.

В 1939 году в журнале “Литературный Азербайджан” напечатали мою повесть о Нагорном Карабахе. Я из Карабаха, родился и рос там, каждый год бывал на родине и считал, что неплохо знаю свой край.

И каково было мое удивление, когда я получил письмо от Шагинян, в котором она меня сильно ругала за незнание края, о котором пишу.

“Вы пишете, – цитировала она меня, – “карабахские горы в большинстве голы и только верхушки их увенчаны небольшой рощицей – цахатаком, издали напоминающих пышний гребень удода”. Где это вы увидели в Карабахе голые гора? – писала она мне, – Карабах – маленькая Швейцария, он весь в зелени. Вы, наверное из Мартунинского района, где мало лесов, и бедность своего района приписали всему Карабаху. Не годится. Неприменно поезжайте, посмотрите весь Карабах, исправьте свою ошибку”…

Я действительно происходил из Мартунинского района, который был беден лесами, и не знал других районов. Воспользовавшись советом Шагинян я немедленно объездил весь Карабах, убедился в правоте слов писательницы и при повторном издании повести внес исправления. За эту оплошность при первой же встрече мне крепко попало от Мариэтты Сергеевны.

Мариэтта Сергеевна любит море. Особенно любит она Каспий, его знойные песчаные берега.

Как-то, было это уже после войны, пользуясь приездом писательницы в Баку, мы с поэтом Амо Сагияном решили преподнести ей сюрприз – взяли машину и, приехав к ней в гостиницу, потребовали, чтобы она отправилась с нами на море, в Бузовны. В это время Шагинян переводила “Сокровищницу тайн” Низами Ганджеви и наотрез отказалась ехать с нами. Мы были непоколебимы, и Мариэтта Сергеевна в конце концов уступила.

На море мы открыли в Шагинян новое, не знакомое нам доселе увлечение. Оказывается, она страстная любительница ракушек, и немедленно принялась за дело. Мы были рады чем-нибудь служить ей и тоже принялись охотиться за ракушками.

Ракушек набрали целую кучу. Они переполнили портфель, который оказался при ней, заполнили наши карманы, но все же всех собранных ракушек разместить не могли.

Мы с Сагияном искренне жалели, что не знали об этой страсти Шагинян, не запаслись достаточно емкой посудой.

Солнце нещадно припекало, мы изрядно проголодались, да и ракушек собрали немало, пора домой, но Шагинян не торопилась. Увидев далеко- далеко в степи какую-то пристройку, она спросила нас, что это там.