Утром привлек шум во дворе. Выглянул в окно. Окруженный бабами дворник в апельсиновой спецовке машет руками. Прикрыв рукавицами рты, бабы покачивают головами. На тротуаре валяется ставший ненужным скребок. Накинул пальто, спустился. Народ смакует потрясающую новость: в иордани утоп Троцкий. Вот тебе на! С велосипедом что ли нырнул? После такой эвтаназии Троцкого можно смело причислять к лику святых. На душе – кирпич. Поковылял домой, ноги точно свинцовые. Не они меня несут, а я их волоку, и такая усталость… Лег на кровать, не снимая пальто.

Шифоньер привычно потерял равновесие, испуганно звякнула подвесками люстра. Ближе к вечеру ситуация с Троцким прояснилась, вскрытие показало: сердечко не выдержало. Трезвость убила его, трезвость. Лучше бы продолжал керосинить. Скрипел бы, охал, но жил. Хотя, вдаль заглядывать бесполезно, жизнью управляет случай. Не утоп бы в проруби, отравился бы макаронами.

Собираюсь после похорон навестить матушку. Сто лет у нее не был. Вот где вагон здоровья! Девятый десяток, а она о любовниках мечтает! Губы красит, глаза подводит. То ли в детство впала, то ли никак из него не выйдет.

Снежок пошел. Длинноногая девочка скачет между могил, как козочка, ей-богу! Любо-дорого смотреть, а вот кургузая старушенция еле-еле тащится, пыхтит. Ноги короткие, толстые. Ступни из коленок растут, а вокруг – кресты и беспробудная тишина.

О засранцах и кофе

Захолустные городки не могут похвастаться наличием уличных сортиров. Считается, что отхожие места уродуют и без того дрянной пейзаж, а в случае нужды человек успеет добежать до своего дома, городок-то крохотный. Если же не успеет, то ничего страшного: вблизи всегда отыщутся кусты или пригодный для этих целей подъезд. Одного не учли градоначальники: среди жителей всегда найдется сволочь, которой совесть претит гадить в скверах или подворотнях. Что тогда прикажете делать, если ей, этой самой сволочи, приспичило в самый неподходящий момент, в самом неподходящем месте?

Дверная ручка забилась в конвульсиях. «Здрасьте!» – ржаво скрипнули петли. Сквозняком в прихожую занесло гражданина с безумными глазами. Пролетев мимо хозяйки, он нырнул в ванную, а потом заперся в туалете. Пока женщина мяла полотенце и гадала, что это за тип, и стоит ли кричать караул, дико захохотал смывной бачок. Из туалета вышел странный гость.

– Виноват! Простите за беспокойство! – сказал он и всучил хозяйке двадцать копеек. – Все, чем располагаю…

     Сеня Шульц врал! В кармане его брюк лежал сложенный пополам четвертак. Сиреневая купюра с ликом Ильича предназначалась для покупки вина, – Сеня не ходил в гости с пустыми руками, – по дороге к Вазелину у него скрутило живот. Кстати, Вазелин – не кличка, а фамилия с ударением на второй слог. Но для всех он был просто – Коля-вазелин.

Шульц рассчитался за казус и покинул квартиру. Спускаясь по лестнице, он мурлыкал под нос песенку кота Леопольда: «До чего ж хорошо жить на белом свете!» Больше его не тяготили ни живот, ни совесть! На горизонте маячили хмельные посиделки.

В кругу собутыльников Коля-вазелин считался эрудитом, к тому же эрудитом цивилизованным: если матюгнется, то сразу извинится; плюнет на пол и тут же ногой затрет следы просочившегося бескультурья. Его ажурный, не совсем понятный лексикон очаровывал собеседника словесной вязью и заставлял включать мозги. Нецензурщину Вазелин заменял своеобразным эсперанто, впитанным с грудным молоком. Дело в том, что родился он в лагере, но не в пионерском. Молодые годы провел в детдоме, восьмилетку окончил в исправительно-трудовой колонии. Жил полиглот в квартире мамаши, перебравшейся в казенный дом за высоким забором.

Шульц пнул облупленную дверь и приложился к ней ухом. Послышался сухой кашель, щелкнул замок. Сениному взору явился заспанный Вазелин. Тощий, как Кощей, и небритый, как Христос, он чесал впалый живот, рассеянно глядя на гостя. Его подернутые туманом глаза вопрошали: «Ну, какого черта?!» Шульц догадался: Вазелин всю ночь работал и не совсем адекватно воспринимает реальность. Пройдя на кухню, Сеня опустил на стол авоську с пузырями. Из комнаты выглянула миловидная женская мордашка. Улучшив момент, полуголая дамочка юркнула в ванную. Зашумела вода.

– Хорошенькая! – шепотом резюмировал Шульц. – И ноги, и руки на месте! Меняешь вкусы?

Вазелин зевнул. Ослепив Шульца блеском псевдозолотых зубов, он утер выступившую слезу.

– Афина слегка глухонемая, можешь говорить громче.

За Колей водилась слабость: влечение к неполноценным женщинам. Точнее, к женщинам с физическими дефектами. В кровати ловеласа-радикала частенько млели безногие, безрукие или частично парализованные дамы. Вазелин возводил свое пристрастие в достоинство: «Они такие же люди! Им тоже необходимы внимание и ласка. Я занимаюсь благотворительностью: дарую минуты счастья тем, кого не уберег Господь!» – этими словами он возвысил себя над бренным миром. Трудился благодетель слесарем-универсалом в санатории для инвалидов и проблем с одноразовыми любовницами не испытывал.

Разгоняя воздух юбкой-клеш, глухонемая выпорхнула из ванной. Ее глаза горели неоновым светом, лошадиная челка аккуратно прикрывала высокий лоб. Чмокнув Колю в щеку, она благодарно квакнула и выскочила в подъезд. До Шульца докатился тонкий аромат духов, его память атаковал приступ ностальгии. В Сениной квартире тоже когда-то водились женщины, но служба в ракетных войсках свела на нет его мужскую силу. Иногда она просыпалась, но как-то нехотя и ненадолго, как бы между прочим.

Вазелин достал стаканы.

– За то, чтобы не было проблем! – произнес он тост и, не чокаясь, проглотил бормотуху. Проблемы стали тут же исчезать.

Его глаза засияли и приобрели осмысленное выражение. С лица сошла бледность, появился румянец. Вазелин закурил. Из волосатых ноздрей, как лучи прожекторов, вырвались снопы дыма.

– Помню, забился в старом корпусе мужской толчок. На время женский туалет стал общим. Шпингалетов на дверях кабинок, естественно, нет. Сел на унитаз и держись за дверную ручку – для страховки. Мало ли… Короче, прибыл к нам мужик с травмой позвоночника, вскарабкался на унитаз с ногами, как обычно делают в поездах или общежитиях. – Вазелин снова выпил. – Только он уселся, в сортир приковыляла габаритная тетка. Как назло, ей приглянулась кабинка, в которой забаррикадировался мужик. Ну, она и дернула… Мужик не ожидал такого, взял и спикировал. Башкой прямо в банки с мочой для анализов воткнулся. Санитарки ставили их у противоположной стены, под рукомойником. Те опрокинулись. На полу лужи… – Вазелин усмехнулся, воскресив в памяти трагикомическую сцену. – Лежит, значит, мужик с голой жопой и матерится. Тетка свинтила за подмогой – сама бы не подняла, да и побоялась. После этого случая в санатории ему дали погоняло Клизма. Кстати, неплохой мужик оказался!

Коля мог часами травить байки, а если его не тормознуть, то – сутками. Барабанная дробь прервала историю о пикирующем засранце. Вазелин расправил трусы и оставил Щульца одного.

– Здорово! – приветствовал кого-то он. – Легок на помине!

В сопровождении хозяина из прихожей вышел мужичок с бильярдной лысиной и лицом постаревшего ребенка.

– Клизма!.. Сергей, – представился он и подал Шульцу руку.

«Вот компания! Вазелин и Клизма! – Шульц чуть не рассмеялся от посетивших его мыслей, но вовремя спохватился: – Кто же тогда я?» – ответ напрашивался еще смешнее. Рукопожатие Клизмы оказалось довольно болезненным. Клизма занимался прибыльным делом: обшивал дерматином двери новоселов, вставлял глазки и замки. Такая вот синекура. Шульц разминал сплющенную ладонь и с интересом поглядывал на нового знакомого.

– Конкурентов развелось, – между тем пожаловался Клизма, усаживаясь за стол. – Реклама нужна, а как ее сделать, не знаю. Бизнес-то не вполне законный – шабашка. Чуть что, сразу привлекут за нетрудовые доходы.

Вазелин достал третий стакан и плеснул в него вина.