– Мне жаль. – Сказала Би.

– И мне. – Ответил доктор. – Но он сказал бы, что жалеть не о чем.

– Четыре часа до рассвета. – Би подошла к стойке, рассматривая висящее на ней оружие. – Совсем мало.

– Меня вот уже час как ждут в госпитале.

– Идите, мы разберемся. Я попрошу людей у Мигеля, если понадобится что-то перенести.

– Тогда… я буду на общей волне. Согласуем наши действия позже.

Доктор вышел из оружейной, не прощаясь. Би обошла стол, приподняла пистолет, заглянув в бумаги, обернулась к оружейной стойке.

– Как получилось, что Мириам бежала вместе со мной по крышам? – Спросила она, словно продолжая прерванный разговор.

– Это… проекция. – Сломанная Маска, наклонил голову, рассматривая оружейные верстаки. – Присутствие в чужом сознании, на расстоянии. Не знаю точно, как было у вас, я этого не видел.

– Все было синим. – Сказала Мириам, и присела на кушетку, за столом. – И цифры дыхания. Я чувствовала, как работает костюм – как вторые мышцы.

– Почему она, а не ты?

– Она… талантлива, и ты ее знаешь. Я мог помешать тебе… и не смог бы так.

– Почему не смог?

– С тобой… сложно. – Сломанная Маска отбросил волосы назад, как показалось Мириам – чтобы скрыть замешательство.

– Как там, в переулке?

– Да. Мне повезло, что я остался жив.

– Это потому, что я прайм?

– Нет, Ребекка, твоя особенность не в этом.

– А в чем же?! – Би сняла со стойки целый ворох игольников, и с грохотом швырнула их на верстак. Сломанная Маска бросил растерянный взгляд на Мириам, и от Би это не укрылось.

– Она тоже знает? – Би не глядя перебирала оружие на верстаке, взвешивая, поворачивая, откладывая. – Что вы переглядываетесь? Что со мной не так?!

Мириам хотела ответить, и уже открыла было рот, но Сломанная Маска едва заметно покачал головой.

– Есть несколько признаков. – Уже тише сказала Би. – По которым праймы узнают, что их срок подошел. Замедление реакции, когда начинают рваться нейронные сети. Ошибки в вычислениях, если выходят из строя сопроцессоры. Нарушения координации – когда накапливаются проблемы в узлах передачи, и от перегрузок умирают нервные клетки. Это то, о чем я знаю. А пробелы в памяти, и скачки настроения – это не симптомы. Боитесь сказать мне, что я истеричка?

– А что такое истеричка? – Не выдержала Мириам.

Сломанная Маска улыбнулся, грустно, половиной лица. Пластинки на второй половине едва пришли в движение, и Мириам на какую-то долю секунды увидела цвета, их смешение – печаль, сомнение… тонущие в его ярком свете.

– Ты боишься. – Сказал он. – Что твое тело, или твой разум подведут тебя сегодня. Что не сможешь выполнить задуманное, дашь осечку, как пистолет.

– Боюсь. – Ответила Би. – Что дальше?

– Ты – не оружие. Тебе проще считать так, чтобы не нужно было чувствовать, или помнить – но это бесполезно. Твоя истинная сущность высечена в тебе намного глубже любых нейронных цепей, боевых рефлексов, и всего того, чему тебя учили… Что из тебя сделали.

– У меня нет права на ошибку, и воспоминания могут только помешать!

– Ты до сих пор не поняла. Та часть тебя, которой больно, которую ты ненавидишь – сильнее всего. Она будет сражаться даже тогда, когда сгорят твои нейронные сети, и не будет никаких сопроцессоров. То, что я пытаюсь сказать тебе, Ребекка – ты не орудие, не инструмент… Ты человек.

Би не ответила, задумчиво рассматривая небольшой игольник, с непропорционально длинным и толстым стволом.

– Больно… быть человеком. – Наконец сказала она. – Наверняка ты прав в одном – я прячу голову в песок, это так на меня похоже.

Она отсоединила длинный ствол от игольника, и посмотрела через него на софит.

– Все время забываю спросить – как тебя зовут на самом деле?

– Никак. Там, где я рос, была только эта кличка.

– Стоит дать тебе человеческое имя.

Глава II.

Интермедия II.

Шото остановился в темноте, у края дороги, и присел на краю канала, на теплую рыхлую землю. Позади остался город – ненавистный, с его вонью, пылью и железным скрежетом, десятками незнакомых лиц и лживых огней, не дающих тепла. Город овец, готовых вцепиться друг-другу в глотки из-за черствой лепешки и глотка воды.

Даже здесь, в трех километрах от стен, посреди ночной долины, запахи продолжали преследовать его, въевшись в одежду, волосы, кожу – теперь их можно было разве что выжечь. И долина не пахла так, как полагается. В ней не было спокойствия, не было величия: шепталась вода, шелестела сухая трава, кто-то кричал на ферме неподалеку, отдавая приказы. В темноте по дороге то и дело пролетали кары, не включая фар – местные знали дорогу чуть ли не на ощупь.

Как и Шото.

Он дотронулся до меча в простых кожаных ножнах, лежащего рядом – рефлекторно, проверяя, на месте ли. Потом достал из подсумка кусок вяленого мяса, завернутого в виноградные листья.

Мясо было жестким и волокнистым – мертвые мышцы с запахом дыма.

Он ел, и вспоминал убежище Шипов – их самую первую базу, старый склад, который нашел он сам. Душное место в вечной тени. Вспоминал, как шел по нему несколько часов назад, пытаясь воссоздать рисунок боя по кровавым разводам и пятнам на полу.

Он криво улыбнулся, и внутри что-то дрогнуло. Чужой страх, тонкий болезненный ручеек, который никак не мог принадлежать Шото-Пауку.

Ведьма была быстрой. Страшно, невозможно быстрой. Он почти завидовал тем, кто был там, кто видел, как она сражается. Ему достались только следы, чтобы представлять: как она обходила Шипов, сгоняя в центр зала, убивала одиночек, оставшихся с краю, разделяя наемников на группы, и постоянно меняя цели. Изломанный рисунок ее шагов часто прерывался, и его губы снова дрогнули, при воспоминании о ее прыжке на площади.

Хороший враг.

Из-за такого врага не стыдно отступить. То, как она ударила в ответ, всего через несколько часов после налета на Верхний город, и жесткость этого удара – никаких переговоров или компромиссов.

В течении одного дня в городе почти не осталось союзников. Развалились отлаженные схемы, исчез Картель – судя по всему, в одном из подвалов, в самом центре Хокса.

Но пропустить удар – это еще не проиграть бой.

Шото жевал мясо, и смотрел на холмы, едва проступающие на фоне звездного неба. За ними, через равные промежутки времени, появлялись и исчезали бледные световые столбы, продвигаясь все дальше и дальше к востоку.

Мощные прожектора, установленные на ведущих броневиках, прокладывающих путь.

Совсем близко.

Долина беззащитна. Нужно не более получаса, чтобы ворваться в нее, смести сторожевые вышки, или просто обойти их. И растечься лавой, вдоль вех, видимых только посвященным. Установленных Шото еще две недели назад, указывающих на достаточно широкие дороги и въезды, не ведущие в тупики.

Полчаса на вход, и еще час – чтобы встать у самых стен.

Дальше планы заканчиваются, обрываются в кровавых письменах, выведенных клинком ведьмы – похоже, она тоже использует короткий меч. Диверсии не удались, ворота придется расстреливать. Это значит, что кары далеко не пройдут, и придется взрывать дома, теряя добычу.

И Хайд, с его обычным, непроницаемо-спокойным лицом спросит: «Почему?».

Шото смял виноградные листья, и бросил в воду, бегущую по дну канала. При мысли о вопросах Хайда трещина внутри росла, истекая холодом, который совсем не следовало выпускать наружу. Иначе проще было сразу приставить игольник к подбородку и нажать на спуск.

Ответ на эти вопросы должен был найтись в ближайшие пару часов – и Шото, рассматривая следы от прожекторов в небе, уже знал, как и когда. В хаосе, в который превратится долина под колесами сотен машин, огне, который охватит город. Закончатся планы, и начнется танец.

Шото смотрел, как мимо проезжают грузовые кары гвардии, узнаваемые даже в темноте по форме квадратных кузовов. Шериф приказал сворачивать посты, и забирать фермеров с их насестов – гвардия наконец-то начала шевелиться.