Тор покачал головой, и его верхняя губа изогнулась в улыбке.

- Это почти смешно.

- Да уж, я выбираю легкомыслие, - Ви снова выдохнул. - Или так, или я пристрелю тебя, а я ненавижу заполнять всю эту бумажную работу для Сэкстона, понимаешь?

- Я тебя понимаю, - Тор почесал лицо. - Абсолютно.

Бриллиантовые глаза Ви скользнули по нему.

- Просто знай, что мне жаль. Ты не заслужил ничего из этого, - тяжелая рука опустилась на плечо Тора и сжала его. - Если бы я мог забрать твою боль, я бы это сделал.

Быстро заморгав, Тор подумал, как хорошо, что Ви не любил обниматься, иначе здесь случился бы серьезный охренительный срыв.

Такой срыв, после которого мужчина не остается целым.

Но с другой стороны, был ли он теперь по-настоящему целым?

НОЧНОЙ КЛУБ "ТЕНИ", ЦЕНТР КОЛДВЕЛЛА

Трез Латимер чувствовал себя слегка богом, глядя на клуб через стеклянную стену своего офиса на втором этаже. Внизу, в переделанном просторном пространстве бывшего склада толпа возбужденных людей создавала приливы и отливы в бурном море темно-фиолетовых лазеров и пульсирующих басов.

В большей степени его клиентурой было поколение "нулевых", люди, рожденные между 1980 и 2000 годами. Характеризующиеся интернетом, айфонами и нехваткой экономических возможностей, по крайней мере, в соответствии с человеческими СМИ, они были поколением потерянных моралистов, неустанно стремящихся спасти друг друга, защищая права всех и вся, и отстаивая ложную утопию вынужденного свободного мышления, на фоне которого маккартизм казался утонченным.

Но они так же были полны безосновательных надежд, что характерно для молодежи.

И как он завидовал им в этом.

Пока они толкались и налетали друг на друга, он видел на их лицах восторг, процветающий оптимизм, что они найдут свою настоящую любовь и счастье этим самым вечером - вопреки всем остальным ночам, когда они приходили в этот клуб, и рассвет встречал их лишь утомлением, новой венерической болезнью и хреновой тучей стыда и сомнений в себе, пока они гадали, что именно они вытворяли и с кем.

Однако он подозревал, что для многих из них лекарством от страданий становились два часа сна, большая порция кофе из Старбакса и укол пенициллина.

Когда ты так молод, когда тебе еще только предстоит встретиться со всеми испытаниями, о которых ты и помыслить не можешь, твоя стойкость не знает границ.

И вот здесь-то он бы хотел поменяться с ними местами.

Странно было хоть в чем-то превозносить людей. Будучи двухсот-с-лишним-летней Тенью, Трез давно смотрел на этих бесхвостых крыс как на низший, причиняющий неудобства мусор планеты, как муравьи на кухне или мыши в подвале. Вот только людей уничтожать не разрешалось. Слишком грязно. Проще терпеть их, чем рисковать разоблачением своего рода и убивать их просто для того, чтобы освободить парковочные места, избавиться от очередей в супермаркете и почистить свою ленту на Фейсбуке.

И все же вот он, до боли в груди жаждущий очутиться в шкуре любого из них, хоть на час или два.

Беспрецедентно.

Но опять-таки, они не менялись. Он изменился.

Моя королева, тебе пора уйти? Скажи мне, если это так.

Когда воспоминания принялись тиранизировать его мозг, он прикрыл глаза и подумал: Боже, только не снова. Он не хотел возвращаться в клинику Братства... к постели его возлюбленной Селены, к своей смерти изнутри, когда она испустила дух.

На самом деле, впрочем, он никогда не уходил от этих событий, хоть дни календаря и свидетельствовали об обратном. Прошло больше месяца, а он все еще мог вспомнить каждую деталь той сцены, от ее мучительного дыхания до паники в ее взгляде и слез, катившихся по их лицам.

Его Селену поразила болезнь, изредка встречавшаяся среди членов ее священного класса. Во всех поколениях Избранных некоторые из них страдали от Окоченения, и это была ужасная смерть - твой мозг оставался живым в замершей оболочке тела, без способа сбежать, без лекарства, способного помочь, и никто не мог тебя спасти.

Даже мужчина, любивший тебя больше самой жизни.

Когда сердце в груди Треза пропустило удар, он уронил руки, покачал головой и попытался вернуться в реальность. В последнее время он страдал от этих незваных приступов, и они становились все более частыми, а не редкими - что заставляло его беспокоиться за собственное душевное здравие. Он слышал поговорку, что время лечит любые раны, и проклятье, может, для других людей так и было. Но для него? Его скорбь переродилась из раскаленной добела боли в начале, в агонию столь горячую, что она могла соперничать с пламенем ее погребального костра, а затем в хронический замкнутый круг воспоминаний, который все быстрее и быстрее вращался вокруг неприкрытой оси его потери.

Собственный голос эхом отдавался в его голове: Я правильно тебя понял? Ты хочешь, чтобы это... закончилось?

В последние моменты Селена уже не могла говорить. Им пришлось полагаться на придуманную ранее систему коммуникации, которая предусматривала, что у нее до самого конца сохранился контроль над собственными веками: один раз моргнуть - "нет"... два - "да".

Ты хочешь, чтобы это закончилось...?

Он знал, каким будет ее ответ. Прочел его в ее измученном, отрешенном, тусклом взгляде. Но это был один из тех моментов в жизни, когда тебе хочется быть абсолютно и стопроцентно уверенным.

Она моргнула один раз. И потом еще раз.

И он оставался рядом с ней, когда лекарства, остановившие ее сердце и даровавшие необходимое облегчение, забрали ее.

За все свои годы он не мог и вообразить такого мучения. С обеих сторон. Он не мог бы придумать худшей смерти и в ночном кошмаре, и он просто не мог осознать, что ему придется кивнуть Мэнни, разрешая укол и крича в голове, пока его любовь угасала, и что он останется один до конца своих ночей.

Единственным утешением было то, что ее страдания закончились.

Единственной реальностью было то, что его страдания лишь начинались.

Вскоре после этого он нашел утешение в том, что пусть лучше ему приходится скучать по ней, чем наоборот. Но с ходом времени он слишком много раз использовал эту панацею, единственную имевшуюся в его распоряжении, и теперь она больше не работала.

Так что ничто не могло принести ему облегчение. Он пробовал пить, но алкоголь лишь устранял хрупкую грань, сдерживавшую его слезы. Еда его вообще не волновала. Секс не рассматривался ни при каких условиях. И никто не позволил бы ему сражаться - непохоже, чтобы Братья и айЭм не понимали, что он свихнулся от горя.

Так что ему оставалось? Лишь тащить себя через ночи и дни, молить о самом простейшем облегчении: свободном дыхании, периоде спокойствия разума, часе нормального непрерывного сна.

Протянув руку, он коснулся изогнутой стеклянной панели, служившему ему окном в то, что он считал другим миром, находившимся снаружи его замкнутого ада. Забавно думать, что те, кого он когда-то считал "остальными", теперь стали "реальными"... и даже без барьера рас, возраста и этого высокого "насеста" над толпой клуба, он был так далек от них.

У него складывалось ощущение, что он всегда будет в стороне от всех.

И честно говоря, он больше так не мог.

Эта скорбь сломила его, и если бы не тот факт, что самоубийцам была закрыта дорога в Забвение, он бы пустил пулю в висок через сорок восемь часов после ее смерти.

Я не продержусь еще одну ночь, подумал он.

- Пожалуйста... помоги мне...

Он не имел ни малейшего гребаного понятия, с кем говорил. С вампирской стороны Девы Летописецы больше не существовало - и в своем теперешнем состоянии он абсолютно понимал, почему она захотела бросить микрофон и уйти со сцены прочь от своих созданий. А как Тень его учили почитать его Королеву - единственная проблема заключалась в том, что она замужем за его братом, и молиться своей невестке было странно.