Великий исторический живописец. Таким воспринимает его и молодой Рерих.

Но сильнее всего действует на него в студенческие годы, подчиняет себе Виктор Васнецов.

Сюжеты Сурикова относятся к сравнительно недалеким временам, к шестнадцатому-семнадцатому векам, Васнецова привлекает не просто старая Русь, но Древняя Русь, времена, когда былинные богатыри стояли заставой у пределов Киевской Руси, когда в воздухе свистели не пули, но оперенные стрелы и див кликал вверху древа землям незнаемым.

Рерих писал, что ему близка «проникновенность Васнецова в серую красоту русской природы». Еще ближе — «потребность обернуться к чисто русской красоте, к старине и ее народным истокам, поворот от жанра к сказке».

Васнецов воскрешает не столько быт Древней Руси, сколько ее предания, сливающиеся со сказкой: так же естественно, как Илья Муромец, как Иван Грозный, появляются в его живописи Снегурочка или Иван Царевич, мчащийся на волке по лесной, прямо изварской дороге. В этих живописных былинах и сказках художник всегда обстоятельно точен: тщательно выписывает реальную, словно сработанную на фабрике Алексеевых парчу, в которую одеты царевны подземного царства, узоры богатырских колчанов и шерсть волка.

Начинающий исторический живописец Рерих так же тщательно выписывает кольчуги, пушистые рысьи и гладкие волчьи меха — шкуры развешаны в его изварской мастерской, под которую приспособили сенной сарай: в углу стоит доподлинный тяжелый меч, кованный изварским кузнецом. В этой мастерской или в петербургской квартире художник может набросать эскизы для вечера в память Тараса Шевченко, придумать оформление для «живых картин» грузинского студенческого землячества. Но основное, что его волнует и привлекает, с чем он постоянно соприкасается в археологических работах, — это история России. Ей в первую очередь посвящены самостоятельные работы художника. «Первый номер первого разряда», то есть высшую оценку, получает студент за эскиз «Плач Ярославны», задуманный в 1893 году. Студент пишет «Курганы», «Вече», «Пушкарей», «Ушкуйника» (вспомним, что так называлось детское стихотворение Рериха).

«Пскович» настолько жизнеподобен, что Елена Павловна Антокольская, увидев фотографию данной работы, решила, что это попросту фото костюмированного натурщика.

Сюжеты Рерих находит легко: они рождаются не столько непосредственными зрительно-живописными впечатлениями, сколько ассоциациями литературными и музыкальными. Под влиянием симфонической картины Римского-Корсакова хочется писать «Садко у морского царя».

Еще сюжет: «Невеста французского короля. Осмотр невесты послами». Это — Киев времен Ярослава Мудрого, Анна Ярославна, ставшая королевой французской. Еще «новый сюжет», подробно записанный: «Молодой воевода стоит задумавшись, опершись на зубец стены на фоне неба. Глядит вдаль. Фас. Тяжело его молодой голове под гнетом воеводства. Город может быть обложен врагами, или просто он прибыл на место назначения и думает, что ему предстоит».

Рисунки Рериха печатаются в «Звезде», в «Иллюстрации». В 1896 году выходит очередной «Литературный сборник произведений студентов Императорского Санкт-Петербургского университета», редакторы которого — Григорович, Майков, Полонский, а иллюстратор в большей части — студент юридического факультета Рерих.

Его виньетки, заставки, концовки к стихотворениям и рассказам так же не поднимаются над средним уровнем тогдашней графики, как сами стихотворения и рассказы — над средним уровнем версификации девяностых годов: художник изображает цветочки, поля, поющего соловья. Выделяется иллюстрация к стихотворению «Голуби»: птицы возле тюремного окна, возле тяжелых каменных стен. Пожалуй, в силуэте каменной бабы, завершающем буддийскую притчу о Добродетельном и Порочном, в мотивах резьбы по дереву — сражающиеся всадники, луна и солнце — ощущается стремление и возможность выхода за привычные рамки иллюстраций-виньеток.

Тут же репродукции живописных работ: «Варяг в Царьграде» («В греках»), «Воевода», «Наезжает Иван-царевич на избушку убогую». Самое качество репродукций оставляет желать лучшего, но лишь они сохранили опыты юного исторического живописца.

«Иван-царевич» увлеченно писался в сарае-мастерской в 1894–1895 годах. Оседлав изварскую веранду, надев кафтан, сафьяновые сапоги, заломив шапку набекрень, Рерих фотографировался в позе всадника — двадцатилетний, легкий, светловолосый, похожий на васнецовского Ивана-царевича, увозящего Елену Прекрасную.

На картине царевич так же наклонился вперед, всматриваясь в замшелую избушку, мерцающую подслеповатым оконцем. Остановился, наклонил голову сказочный конь с косматой гривой. Тревога и таинственность пронизывают картину. Так воспринимали русские сказки многие художники — Васнецов, Поленов, поэты — от Жуковского до Блока:

«Воевода» — седой воин в шапке с пером, с бритым подбородком, похожий на украинца; «Варяг в Царьграде» — длинноусый воин в кольчуге, в шишаке оперся о секиру.

О «Варяге» с похвалой отзывается осенью 1895 года «Новое время». На ученической выставке в Академии сразу находится покупатель, который, не торгуясь, дает цену, наугад назначенную растерянным автором, — восемьдесят рублей. И. Чистяков, как всегда точно и загадочно, одобряет работу: «Очень талантливо, только манера мужицкая — это вы хотите Крамскому и Кº подражать…»

Действительно, работы подражательны, сами темы их идут от Васнецова. В отцовском кабинете, который «своей уютностью Антокольского даже вдохновил к эскизу», прихворнувший Рерих ждет натурщика, чтобы писать с него «Муромца». Начинает композицию: «Как перевелись богатыри на Руси» — ищет связь фигур и пейзажа, ритм: «Сперва у меня небесная сила сыпалась из разверзнутых небес, потом она шла по земле, а на небе играла зарница, а теперь зарница исчезла и на ее месте шалый закат. Хочется мне ужасно сделать его поблагоприличнее» — запись в дневнике. 10 марта показал эскиз Репину, тот очень хвалил — цельность впечатления, настроение, но посоветовал написать новый эскиз: полосу заката сделать шире, землю темнее, войско через нее, курган ниже…

Надо переписывать эскиз, искать для него исторические материалы. Поиски этих материалов для исторических «сочинений» приводят Рериха в 1895 году в Петербургскую Публичную библиотеку. Как Академия художеств, как соседний Александринский театр, она называется библиотекой императорской, хотя многолетний заведующий ее художественным отделом является воинствующим демократом.

Художникам он помогает так охотно, что Репин прозвал его огромный кабинет «справочным бюро». Там можно сидеть часами, вглядываясь в подлинные строки летописей, в алые, бирюзовые, голубые краски миниатюр, ощущать рукой плотность пергамента, холодок бумаги роскошных изданий.

Хозяин кабинета — Владимир Васильевич Стасов — радетель русского искусства, популяризатор, певец, защитник своего любимого передвижничества. Он яростно обличает всех, отступающих от реально-бытового отображения жизни; его идеал в музыке — «могучая кучка», Мусоргский, его идеал в живописи — Перов, Крамской, Репин «Крестного хода» и «Бурлаков». Другого не надо. От лукавого — импрессионисты, от лукавого — поиски Серова, Нестерова, Репина, когда они отходят от первоначальной реальности крестьянской и городской жизни России, ее народа, в несокрушимую силу которого так верит Стасов. Он любит старинных мастеров Возрождения, любит и французов-современников — Эдуарда Мане, Курбе. Зато туманы Клода Моне, голубые танцовщицы Дега (Дегаса — говорили и писали тогда) Стасова ужасают.

Неутомимо утверждая самобытность и великие таланты русского народа в его прошлом, Стасов ратует за образование «русского стиля» в настоящем, замечая, громко приветствуя и архитектуру, когда в ней возникают каменные украшения-кокошники, и картины Васнецова, и деревянные ковши и ендовы, продающиеся в питерских магазинах.

Владимир Васильевич сам знает неимоверно много и любит людей знающих, к знаниям стремящихся. Он занимается художественной, музыкальной, литературной критикой, историей, исследует египетское искусство и среднеазиатский орнамент, иранские миниатюры и коптские рукописи. Отстаивая значимость русского искусства, он в то же время ищет и утверждает связи России с иными странами, связи не столько бесспорные — экономические и государственные, сколько художественные. Стасов видит единение Руси не только с Западом, но прослеживает старинную, противоречивую тему Востока в русском искусстве.

За шесть лет до рождения Рериха, в 1868 году, Стасов опубликовал исследование — «Происхождение русских былин», где утверждал несомненность сходства сюжетов и образов былин с персидским эпосом «Шахнаме», с индийской «Махабхаратой». И не только сходство, но прямое тождество Еруслана Лазаревича и Рустема персидского эпоса, Добрыни Никитича и индийского бога Кришны. Стасов утверждает: «Наш новгородский купец Садко есть не что иное, как являющийся в русских формах индийский царь Яду, индийский богатырь — брахман Видушака, тибетский брахман Джинпа-Ченпо, тибетский царевич Гедон, индийский монах Самгха-Ракшита… Наш царь морской или царь-Водяник — это царь Нагов, царь Змеев, Ракшаза индийских и тибетских легенд. …Музыка Садки в подводном царстве — это проповедь правой веры буддийским героем в царстве змеев, злых духов».