По деревянной лестнице посетители поднимаются в выставочный зал и видят там живописные работы, металлические изделия, майолику, вышивки, тканье. В композициях учеников использованы мотивы народной вышивки, народной резьбы, старинного изразцового дела. Причем древнее искусство изучается не только по гравюрам и музейным образцам — во время каникул директор устраивает ученикам поездки-экскурсии в древние русские города, прививает им любовь к странствованию по родной земле, как Куинджи.

Внимателен к ученикам, как Куинджи, уважает их индивидуальность, как Куинджи.

В 1907 году Владимир Николаевич Давыдов представляет Рериху своего ученика по драматическим курсам Ивана Иванова. Молодой красавец, напоминающий Шаляпина, обладатель прекрасного голоса — он мечтает не об актерской карьере, но о живописной школе.

Школа Общества поощрения художеств именно для таких. Рерих принимает туда плотничьего сына Иванова без экзамена; через три года тот едет в Париж учиться у Родена, у Бурделя. В 1935 году Нестеров пишет портрет Ивана Иванова — скульптора Ивана Шадра, создавшего скульптуры Ленина и Горького, крестьянина-сеятеля и рабочего, поднимающего с земли булыжник, чтобы метнуть его во врага.

Шадр умер в 1941 году, весною. До конца жизни вспоминал он Рериха — и на том решающем вечере у Давыдова и в классах Школы, где художник вел класс композиции.

Раз в неделю он давал ученикам тему, кратко объяснял ее, показывал, как расположить фигуры. При этом всегда добавлял, что так поступил бы лично он — ученики могут следовать его указаниям, а могут строить картину по-своему: «Сделай так, как нужно тебе». Через неделю просматривал эскизы, так же внимательно, с таким же доброжелательством.

Мастерские находятся тут же, в Школе (да еще в Демидовском переулке); при Школе и квартира директорская. В квартире — заботливо пополняемое собрание старинных картин. Уже не копии, но подлинники «малых голландцев» украшают стены. Изображения каналов, мельниц, островерхих голландских домиков соседствуют со старинной, со вкусом подобранной мебелью — в опустевших имениях близ Новгорода, у старушек, проживающих где-нибудь в Старой Руссе, можно купить туалет карельской березы, часы, привезенные дедушкой из Лондона, портреты, писанные крепостными мастерами, тех же «малых голландцев».

Константин Федорович из своей гостиной спускался в контору, на Мойке тоже рядом жилье и классы, мастерские Школы. Отныне на много лет адрес Рерихов постоянен: «Мойка, 83» — длинный бывший полицеймейстерский дом, который углом выходит на Большую Морскую (там — подъезд Общества) и на Мойку (там — подъезд Школы Общества).

Мойка с медленным течением, с чугунной решеткой, со старыми деревьями, наклоненными к воде, — как акварель Бенуа, как гравюра Остроумовой-Лебедевой, как рисунок Добужинского.

С Бенуа, с Остроумовой-Лебедевой, с Добужинским, с Дягилевым, с Лансере, с Бакстом — со всеми «мирискусниками» теперь приходится часто встречаться: при образовании нового «Мира искусства» (прежнее объединение распалось в 1903 году, в 1910 году оно воссоздается) Рерих избран председателем.

Одно из заседаний непринужденно и схоже изобразил Кустодиев: уютная столовая, где горничная незаметно разносит чай «мирискусникам», которые переговариваются, спорят, обсуждают дела живописные. Посмеивается в бородку Бенуа, темпераментно ораторствует Кузьма Сергеевич Петров-Водкин, молчалив Мстислав Валерьянович Добужинский, строго сосредоточен Рерих.

Рерих успевает председательствовать в «Мире искусства», организовывать музеи и выставки (а также писать о них), реформировать свою Школу, следить за всеми важнейшими и мельчайшими ее делами, вплоть до установки кубов для кипятка и переоборудования вентиляции.

В 1910 году Елена Ивановна с детьми живет в Гапсале — «Угол Рыцарской и Замковой, дача Юргенс», а Николай Константинович в Новгороде — «Угол Десятинного монастыря и Софийской стороны»: «Как ни странно, но с особой любовью дышу я воздухом Волхова, что-то здесь более мне приятное, чем в Эстляндии»…

Получены средства на раскопки в самом Новгороде!

Переворошен Кремль. Огородник, арендовавший кремлевские земли, в суд подает из-за загубленной капусты. Распоряжается, составляет сметы, распределяет дневные работы Рерих — администратор, организатор, страстный археолог, радующийся перекопанной земле:

«На веселом июльском припеке наблюдаю приятную картину. Рядом помещается неутомимый Н. Е. Макаренко, кругом него мелькают разноцветные рукава копальщиков. Растут груды земли черной, впитавшей многие жизни. У Княжей Башни орудуют наши рьяные добровольцы — искренний любитель старины инженер И. Б. Михайловский и В. Н. Мешков. На стене поместился со своими обмерами мой брат Борис. Из оконцев Кукуя выглядывают обмерщики Шиловский и Коган. Взвод арестантов косит бурьян около стены».

Траншея доходит до материка, то есть до основного слоя почвы, под которым нет уже культурных наслоений. Этот культурный слой невредим — ждет исследователей.

«Ожидание нас не обмануло. Если год тому назад я писал только по догадке, что Великий Новгород лежит под землей нетронутым, то теперь могу это повторить уже на деле».

Небольшие средства, отпущенные на новгородские исследования, быстро иссякают. Изыскания Рериха и догадки Рериха продолжат советские археологи — через много лет, после великой войны. Тогда и откроется истинный Древний Новгород, его усадьбы, бревенчатые мостовые, колодцы, посуда, остатки обуви и одежд, спеченные, почерневшие трубочки — берестяные грамоты. Начало этим исследованиям положил Николай Константинович.

Он успевает все. Прежде всего успевает быть художником.

Художником, изумляющим своей работоспособностью. Не только многосторонностью деятельности, но самим количеством живописных работ. Они исчисляются не десятками — сотнями. В 1907 году в Париже выставляется сто тридцать работ. В 1910 году на выставке Союза русских художников — шестьдесят работ. Сотни картин собираются уже в тысячи. Такая работоспособность, постоянство творческого импульса — загадка для многих собратьев по искусству. И разнообразие деятельности тоже загадка. О нем говорят: гений. О нем говорят: карьерист. О нем говорят: обуянный гордыней. «Загадка Рериха» — выражение, часто встречающееся в воспоминаниях, в том числе в воспоминаниях Игоря Эммануиловича Грабаря, который сам был примером деятеля неутомимого, разнообразного, сочетающего увлеченность живописью с искусствоведением, с журналистикой, с охраной памятников старины, с огромной организаторской работой:

«Для меня была совершенной загадкой жизнь Рериха. Бывало, придешь к нему в его квартиру, в доме „Общества поощрения“, вход в которую был не с Морской, а с Мойки, и застаешь его за работой большого панно.

Он охотно показывает десяток-другой вещей, исполненных за месяц-два, прошедшие со дня последней встречи: одна лучше другой, никакой халтуры, ничего банального или надоевшего — все так же нова и неожиданна инвенция, так же прекрасно эти небольшие холсты и картины организованы в композиции и гармонированы в цвете.

Проходит четверть часа, и к нему секретарь приносит кипу бумаг для подписи. Он быстро подписывает их, не читая, зная, что его не подведут: канцелярия была образцово поставлена. Еще через четверть часа за ним прибегает служитель:

— Великая княгиня приехала.

Он бежит, еле успевая крикнуть мне, чтобы я оставался завтракать. Так он писал отличные картины, подписывал умные бумаги, принимал посетителей, гостей — врагов и друзей — одинаково радушно тех и других (первых даже радушнее), возвращался к писанию картин, то и дело отрываемый телефонными разговорами и всякими очередными приемами и заботами. Так проходил день за днем в его кипящей, бившей ключом жизни. За все время наших встреч он почти не менялся: все тот же розовый цвет лица, та же озабоченность в глазах, сохранявшаяся даже при улыбке, только льняного цвета волосы сменились лысиной и желтая бородка побелела».

В этой предложенной Грабарем «загадке Рериха» содержится уже и ответ на «загадку Рериха»: труд для него — первая потребность жизни, определяющая жизнь. На анкету, как знаменитые люди проводят праздники, Рерих отвечает: «За работою; в чем же лучший праздник, как не в работе».

На вопрос, какое время располагает к творчеству, Рерих отвечает: «Не плохо на пароходике через Неву; не худо в трамвае или поезде. Движение дает даже какой-то ритм…»

Труд объединяет будни и праздник, превращает будни в праздник; от телефонных звонков, от деловых визитов, от многочасовых заседаний художник возвращается к главному делу, к своему постоянному празднику. Картины, исполненные покоя, отрешенности от мирской суеты, создаются в круговороте этой суеты, отрицают ее, противостоят ей — противостоят визитам, извозчикам, таксомоторам, заседаниям — «Милостивые государи и милостивые государыни», — подписям деловых бумаг, извещениям об организации очередных комиссий. Картины исполнены великого покоя и отрешенности от «Базара двадцатого века». Так, кстати, назвал новую карикатуру Щербов. На этой карикатуре торгует и торгуется Тенишева, скачет на коне богатырь Васнецов, Дягилев везет в колясочке рослого младенца — Малявина, Стасов трубит в огромную, истинно иерихонскую трубу. А Рерих — эпический гусляр — славит свою старину. В сотнях картин бесконечно продолжает свою славянскую сюиту, повествующую вовсе не о том, что варяжские князья принесли мир славянским родам. Но о том, как прекрасен был человек древности. О том, что широка земля, и высоко небо, и глубока вода.