Фёдор Иванович устал, изнемог и остановился, чтобы передохнуть.
С каркающим, гортанным криком прямо к его ногам опустилась птица. Она судорожно взмахнула крыльями, и тут Тютчев заметил, что они повреждены. Он сделал шаг по направлению к птице, но она, перевернувшись через голову, неуклюже отстранилась.
«Кончена её жизнь! Кончена птичья жизнь, как и моя собственная...»
Он отошёл от умирающего существа, но мысль о том, что ему самому теперь уже не подняться, как подстреленной птице, овладела им.
«Жизнь как подстреленная птица», — твердил он и звал к этим словам новые и новые слова, которые могли бы объяснить ему самому состояние его души.
«Опять пришли стихи, — внезапно досадливо подумал он. — Зачем, почему стихи, когда всё уже умерло? И не только свершилась та смерть, но вот сейчас, у моих ног, умирает другое существо — птица. А разве я сам всё ещё живу, разве я продолжаю жить? Грудь моя разрывается, и вместо стона — вот эти слова... Так пусть, пусть они выйдут из моей души, пусть станут стихами. Мне всё равно, как называется та боль, та скорбь, которая уничтожает меня...»
Чайка, лежащая у ног, уже не шевелилась. Чья она жертва — охотника, который бездумно, теша свою удаль, пустил в неё заряд, или настигнутая волной у прибрежного валуна ослабевшая птаха? Удар слепой стихии — и свершилось непоправимое. Так и судьба человека — никем и ничем не защищённая, всегда находящаяся на грани рока.
Тютчев старался не глядеть на беспомощную птицу, но не думать о ней и о себе уже не мог.
Мысль о невозможности примирения с потерей — вот что преследовало Тютчева с той душной августовской ночи на четвёртое число, когда не стало женщины, которую он любил целых четырнадцать лет...
Что он дал ей, Елене Александровне Денисьевой, своей незабвенной Леле, скончавшейся от скоротечной чахотки там, в Петербурге, кажется, совсем недавно? Счастье? Но разве это счастье, если незаконная связь человека в летах с юной женщиной с первых же дней шокировала всех, кто их знал? От Денисьевой отказался отец, от неё отвернулись знакомые. Лично на Фёдоре Ивановиче, если иметь в виду его служебное положение или популярность в свете, связь эта, пожалуй, никак существенно не отразилась. Но сама Елена, воспитанница Смольного, и её тётя Александра Дмитриевна — классная дама, которую Леля называла мамой, — вынуждены были покинуть институт.
Да, так началась любовь — с краха и жертвы.
Кто же была она, эта женщина, ради любви пренебрёгшая всем — и настоящим, и будущим?
Для Тютчева — самой бесценной и дорогой. А для тех, кто её знал?
Те, кто встречался с Денисьевой, свидетельствовали, что природа одарила её большим умом и остроумием, редкой впечатлительностью и живостью, глубиной чувства и энергией характера. Ещё будучи очень юной, она, попадая в блестящее общество, и сама преображалась в блестящую молодую особу, которая при своей немалой любознательности и приветливости, при своей природной весёлости и очень счастливой наружности всегда собирала вокруг себя множество поклонников. Но день её встречи с Тютчевым, как ни был он упоительно светел, в конечном итоге оказался для неё роковым.
Если бы не существовало никаких иных свидетельств любви Тютчева, стихи эти могли бы исчерпывающе показать трагедию двух сердец.
Заметьте: «год не прошёл...» Значит, стихи были написаны поэтом ещё в 1851 году, а впереди — ещё тринадцать лет таких же, если не больших терзаний! Но Денисьева, казалось, преодолела всё: и незаслуженный позор, и жизнь отреченья, жизнь страданья. Она — любила. Наперекор всему она стала матерью троих детей — детей любимого ею человека.
Какую же сильную душу надо было иметь этой женщине!
Впрочем, вот свидетельства из её собственных писем. Чёрная речка, Языков переулок, дом Громовского в Сергиевском приюте... Это адреса только некоторых квартир, где приходилось искать пристанища страдающей и в то же время самоотверженной женщине.
Были же дни совсем непереносимые.
«Я остаюсь в воздухе, — признавалась она в письме сестре, — и принуждена искать пристанища то у мамы, то у него — одной ногой на даче, другой в городе...»
Это были месяцы, когда Тютчев оставался в Петербурге один, без семьи.
«Я... проводила дни и ночи около него и уходила навестить моих деток лишь часа на два в день...»
Тютчев, наверное, и сам не смог бы с исчерпывающей полнотой ответить на вопрос: за что же ради него пошла на муки женщина? Сам он всегда любил самозабвенно. Ради свидания с Эрнестиной он, например, не задумываясь, бросил свой дипломатический пост. И вот теперь разве не пренебрёг он своим покоем, чтобы связать себя с женщиной, отдавшей ему всё своё сердце?..
Но этой женщины больше нет, а его собственная жизнь — как подстреленная, беспомощная птица, которой, как казалось ему, уже не подняться.