Он вернулся к подъезду, где ждала его Женя. Она страшно перенервничала за него, даже руки похолодели.

- Вот глупышка! - он нежно поцеловал её. - Ты чего? Это ж нормальные ребята! В любом дворе такие... Ты что, в каждом московском дворе, куда мы будем заглядывать, будешь трястись от страха как крыса Чучундра, которая боится выйти на середину комнаты?

- Какая Чучундра?! Какая крыса?! Ты чего обзываешься? - она ткнула его в бок кулачком.

- Дурочка, это Киплинг. Английский писатель такой. Он "Рикки-тикки-тави" написал. Там и есть эта самая крыса Чучундра. Не читала?

- А-а-а, - с облегчением выдохнула Женя. - Читала, конечно. Просто я забыла про эту Чучундру несчастную. С тобой вообще скоро все на свете забудешь...

Они стояли и целовались в подъезде. А время незримой нитью соединяло их судьбы по воле Рождественской ночи.

А потом они опять вышли во двор. Покер с компанией сделали вид, что заняты какими-то своими делами, и им на эту сладкую парочку наплевать. Или у них сразу что-то случилось со зрением...

Никита медлил. Ему нужно было сделать ещё одно важное дело, прежде чем отправляться в путь. Женька тянула его за рукав, чтобы сесть на трамвай и ехать к метро, но Никита все выждал, развлекая свою подругу чтением стихов, которые знал во множестве. Он ждал. И тот, кого поджидал он, не замедлил явиться. Черный кот крался за ними, перебегая от дерева к дереву, чтоб его не заметили. Тогда Никита гаркнул, хлопнув себя по лбу:

- Ах ты! Совсем забыл! Ты подождешь меня тут минуточку? Я быстро! Только никуда не уходи, хорошо? А на ребят внимания не обращай - они тебя больше не тронут.

- Хорошо, - улыбаясь, отвечала его маленькая любовь.

Тогда он пулей влетел к себе на седьмой этаж, моля Бога, чтобы ни кот, ни кольцо в эти минуты не увлекли её прочь в стылый завьюженный город, где силы зла гуляют на воле, и нет им ни преград, ни пределов...

Он отпер дверь и, вломившись на кухню в сапогах и дубленке, извинился и попросил дядю Сережу на минуточку выйти.

- Ну? - тот чуть сморщился, старательно пряча улыбку в усы.

- Дядя Сережа! - выпалил Кит, еле переводя дух. - Понимаете... там один кот. Очень нехороший. Злой!

- Нехороший кот? - переспросил Овечкин, уже не сдерживая веселья, отчего лицо его стало совсем широким и добрым. - Н-да... это, что ль, вроде нехорошей квартиры у Михаила Афанасьевича?

- Вот-вот! Вроде как у Булгакова - в самую точку... Он, гад! То есть, это, конечно, не Бегемот - куда ему... Но тоже зверюга тот еще!

- Так чего? - враз переменившимся деловым тоном поинтересовался Овечкин.

- Надо бы... Вы бы не могли его... того!

- Как? Совсем, то есть... Ты чего, парень, под Рождество животных, как ты говоришь, - того... Не-е, не дело!

- Да нет, не совсем, конечно...

- А тогда как?

- Ну... вы могли бы его поймать и запереть... куда-нибудь. Только не в нашей квартире! На время, понимаете, хотя бы на эту ночь. А потом он безвредный станет.

- Ты уверен? Совсем безвредный? - уже нетаясь, веселился Овечкин.

- То есть, просто как овечка. Ой... я, кажется, что-то не то сказал, сконфузился бедный Кит.

Сергей расхохотался и предавался этому занятию долго и с нескрываемым удовольствием - видно, давно его так никто не смешил. Потом надел свою куртку, и они вместе вышли во двор.

- Ну, где твой злодей?

Мерзкий кот, как можно было и ожидать, вился кругами вкруг Евы.

- Ага, вижу! Так, Ромео, давайте-ка оба быстро к вокзалу, а то на поезд опоздаете. А об этом милом животном не беспокойся - я с ним разберусь.

- А вы... - сомневаясь, промямлил Никита. - А вам он ничего не сделает?

- Хм, - только и ответил Сергей Александрович.

И в этом его негромком смешке содержалось больше словес, чем в иных пространных тирадах.

- Давайте - ступайте, и чтоб я вас здесь больше не видел!

Никита кинулся к Жене, схватил её за руку и, чуть не бегом, они покинули двор, вплывающий в Рождество.

А на пустынном дворе, возле разросшегося куста сирени с кривыми сучьями-лапами, который подобно сказочной декорации темнел на фоне медленно кружащего снега, остались двое: кот и Овечкин.

Глава 13

АБРАМЦЕВО

Они ехали в разболтанном вагоне выстуженной электрички и ели попкорн. С пакетом покончили в два счета - дорога пробудила прямо-таки волчий аппетит. Утренняя сцена с родителями и скорый отъезд так на обоих подействовали, что теперь не было сил говорить ни о чем - просто мчаться, колыхаясь на лавке и глядя в окно, на проносящиеся за окнами запорошенные Подмосковные дали...

Никита ещё на вокзале загрузил полный пакет продуктов: горячие пирожки с картошкой, чебуреки, чипсы, бутылку любимого Женей "Спрайта"... Да ещё мама положила полную сумку продуктов, в том числе, гостинцы для Нила Алексеевича. И теперь он наслаждался чипсами, тишиной и возможностью просто побыть с нею рядом.

А Женя... она с превеликим любопытством глядела в окно. Кажется, не было для неё более привлекательного занятия, чем наблюдать как меняется пригородный ландшафт, сменяемый чахлыми деревеньками, овражками, пустынными полями и таинственными заснеженными лесами.

Шел снег, но теперь он был тих и ясен, и клонящееся к закату солнце снопами прощального света озаряло небесное серебро... Словно и силы природы примолкли в ожидании долгожданного чуда.

Ни Женя, ни Никита не возвращались к утреннему недоразумению - жаль было нарушать благодать нежданного покоя - это неуклонное стремление вперед, сквозь снега...

Проехали Софрино. Солнце горело на куполах церквей жидким горячим золотом.

- Ой, Никита, смотри! - не удержалась Женя. - Красота какая!

- Это ещё что - вот в Троице-Сергиевой Лавре красотища - с ума сойти! Хочешь, мы туда как-нибудь съездим? На Пасху... или на Крещение - чего надолго откладывать!

- Хочу...

И больше до самого Абрамцево оба не проронили ни слова.

Вышли... Мороз! Градусов двадцать пять.

- Эй, ты давай-ка шею потеплее укутай, - завозился Никита, расстегивая ей воротник курточки и поправляя шарф. - Тут тебе не Москва!

- Подумаешь! - Женя презрительно пожала плечиками, но воротник подняла.

И они двинулись в путь.

Сначала тропинка нырнула в глубокий овраг - пустынный, поросший ельником. На дне летом тек ручеек, а сейчас замерзшая вода образовала наледи самых причудливых форм: и морду чью-то можно было в них разглядеть, и птицу... На подъеме тропинки показались дачи - внушительные, пустынные, укутанные снежной пеленой - поселок академиков.

- Давай поспешим, идти нам ещё порядочно! - поторопил подругу Никита.

Они выбрались к развилке у речки, поросшей кустарником, свернули влево и двинулись вдоль русла, которое кое-где не замерзло. Странно было наблюдать за этим деятельным движением воды средь царственной тишины и недвижных, опушенных тяжкими снежными пелеринами елей.

Впереди, на взгорье показались строения усадьбы. Добрались!

- Сейчас спросим Нила Алексеевича, - сообщил Никита. - Его тут всякий знает.

Сказано - сделано. В помещении Абрамцевского музея Левшина не оказалось - видно, был у себя в мастерской. Ребят направили туда... и вот он - стоит, улыбается на пороге - худой крепкий жилистый человек, одетый в синий потертый свитер и джинсы.

Женя как вошла в мастерскую - так прямо ахнула! Тут и впрямь было чему восторгаться. Вазы самых разных форм и окрасок, фрагменты скульптур и - во множестве - изразцы. Целые, с отколотыми краями и просто малюсенькие кусочки.

- Ну, здравствуйте, здравствуйте! Мне Сергей Александрович с утра звонил - предупреждал о вашем приезде. Располагайтесь, оглядывайтесь, а после - чайку попьем и побеседуем.

- А это вот... - Никита протянул их гостеприимному хозяину листок, в котором были их верительные грамоты. - Я думал, дядя Сережа все в этой записке вам сообщил.

- Давай-ка её сюда - посмотрим! - водружая на нос очки с мощными линзами и закуривая, сказал Нил Алексеевич. - Угу, все понятненько. Нет, ничего нового он тут не сообщил - может, не уверен был, что связь с утра хорошая будет... Ну, ладненько... Значит вы, мадемуазель, - Евгения, а этот молодой человек - Никитой будет. Так?