Через столик от Степана и компании одиноко ужинал мужчина средних лет. Он не спеша, размеренно жевал, время от времени отпивая из бокала, который не выпускал из руки. Если б не этот его упорный, очень мужской, но, в общем, не неприятный взгляд, ничто не привлекло бы к нему моего внимания. Самая заурядная внешность — серенький пиджак, серый галстучек, коротко стриженные волосы тоже какого-то сероватого оттенка, ничем не примечательная физиономия. Словом, он был — никакой.

Я тихонько, будто невзначай, указала Павлику на «Никакого»:

— Кто это?

— Ты что, считаешь, что все здесь — мои закадычные друзья?

— Почему ты сердишься? Он не сводит с нас глаз.

Павлик отодвинул портьеру и внимательно посмотрел на незнакомца.

— Понятия не имею, что за субъект, но несомненно — наглец. Следовало бы его проучить.

— Не хватало только, чтобы ты устроил тут скандал.

Вскоре «Никакой» подозвал официанта, расплатился, неторопливым шагом направился к лестнице в заднем углу ресторана, поднялся по ней и исчез в маленькой двери.

От этого вечера у меня остался неприятный осадок. И конечно, кроме всего прочего, меня кольнуло и то, что девочки, пришедшие со Степаном, тоже, по всей видимости, были хорошо знакомы Павлику. Ну, зачем, зачем он напускает на все такой туман?

На другой день я опять была совершенно свободна. Было очень тоскливо. Если бы я могла с кем-нибудь поделиться своими расплывчатыми сомнениями! Но с кем? С друзьями Павлика? Мне почему-то казалось, приди я к ним со своими переживаниями и смутными подозрениями, они надо мной посмеются. Павлик и стиляжная шпана! Ерунда! Просто решил немного встряхнуться твой Павлик, а тумана напускает для романтики. И я отчетливо представила, как Женя лукаво спросит: «Да ты не ревнуешь ли, мадемуазель? — и наставительно добавит: — Не забывай, что ревность — атавизм»…

С утра я не находила себе места. Устроила генеральную уборку, чем ужасно удивила маму. Не переставая удивляться, она ходила за мной следом и давала советы. Потом мама объявила, что смертельно устала, пожаловалась на мигрень и попросила сбегать в магазин: «У нас ничего нет на обед». Я охотно согласилась, понадеявшись, что в хозяйственных хлопотах рассеюсь.

В городе мне попалась на глаза афиша, которая извещала, что сегодня в опере премьера: «Судьба человека» Ивана Дзержинского. Павлик целый день не давал о себе знать. Я ждала его звонка до самого вечера, а потом подумала: может, сговориться с Женей — и махнуть на премьеру? Правда, билетов наверняка уже нет… Но… Я позвонила знакомому администратору. Откричав, сколько положено, что все звонят в последнюю минуту, он оставил две контрамарки в шестой ряд партера. Женю я перехватила тоже в последнюю минуту — он уже уходил с работы.

— С удовольствием, — сказал он. — А Павлик?

Ну, конечно, обязательно нужно напомнить о Павлике, подумала я и как можно беззаботнее объяснила Жене, что Павлик неожиданно оказался занят, поэтому я приглашаю его.

— Ну что ж, — засмеялся он, — счастье одного всегда строится на несчастье другого. Где встретимся?

После спектакля я предложила прогуляться. Была половина одиннадцатого. Мы пошли по тихой и безлюдной в этот час Пушкинской улице. Я очень люблю ее благородную ненавязчивость и предпочитаю эту улицу крикливой Дерибасовской и парадному Приморскому бульвару…

Женя рассуждал о премьере, перескакивал с одного на другое, задавал вопросы и сам же на них отвечал. Но я, грешным делом, слушала вполуха, время от времени обозначая свое присутствие в обсуждении какой-нибудь односложной репликой.

Вот и «Красная», где мы вчера кутили. В витрине гостиницы пестрые плакаты на иностранных языках приглашали зарубежных туристов предпринять путешествие по Советскому Союзу.

— Посмотри, Лена, — он задержал меня у этой витрины. — Ну, кому адресована такая реклама? Тем, кто уже путешествует по нашей стране?

Наверное, Женя заметил, что в эту минуту он перестал для меня существовать.

— Что с тобой? — удивленно спросил он.

Дело в том, что из гостиничного подъезда вышли двое. У меня хватило выдержки взять себя в руки и отвлечь Женю какими-то пустяками. Потому что это были Павлик и вчерашний «Никакой».

Утром у меня было единственное желание — увидеть Павлика.

Под каким-то предлогом освободившись от репетиции, я пошла в порт. Мне сказали, что Кольцов руководит погрузкой югославского сухогруза. Иду на причал. «Кольцов? Он на кране! Дотошный стивидор этот Кольцов! Крановым командует прямо на его рабочем месте».

Однорукий гигант, прочно упираясь в рельсы четырьмя короткими ногами, запросто поднимал с земли огромные самосвалы, легко поворачивался — они повисали над судном — и осторожно опускал машины на палубу. Возбужденно сверкнув на солнце стеклами кабины, кран повернул стрелу обратно и, ловко крутя блоками (словно пальцами перебирал), отпустил трос с крюком на конце. Грузчики внизу поймали крюк и принялись крепить к нему очередной автомобиль. Они делали свое дело споро и расторопно, и я, боясь, что не успею их опередить, побежала к крану, громко крича:

— Павлик! Павлик!

Он услышал и показался на мостике, от которого вертикально спускалась лестница вроде пожарной на брандмауэре.

Мне почему-то казалось, что, говори я обыкновенным голосом, Павлик меня не услышит, и, запрокинув голову, я снова крикнула:

— У меня к тебе дело! Важное! Спустись на минутку!

И то, что дело было секретное, а я кричала — отдавало каким-то странным, зловещим комизмом. Но этого, кроме меня, никто не подозревал. Грузчики глазели на меня с дружелюбным любопытством.

— Давай сюда! — весело сказал Павлик.

Я посмотрела на нижнюю ступеньку — она находилась довольно высоко, — потом на свою узкую юбку. Наверное, у меня был вполне глупый вид, и грузчики засмеялись, ожидая, что будет дальше.

Не успела я опомниться, как сильные руки подняли меня, и я оказалась на лестнице, сразу на третьей перекладине… Из кабины далеко кругом видны были причалы, суда, бухта.

— Знакомься, Ле, — сказал Павлик, — это Юра Тарощин. Виртуоз.

Крановой повернулся в своем вращающемся кресле ко мне и, привстав, кивнул.

В это время внизу раздался бас:

— Вира помалу!

Парень крутанулся обратно и привычно потянул рычаг. Мне было хорошо видно, как тяжелый самосвал пошел вверх…

На душе у меня скребли кошки, и все-таки невольно я залюбовалась движениями Юры. Он и вправду был виртуоз — работал легко, изящно, прямо-таки элегантно. Несколько минут — и самосвал прочно встал на свое место.

— Ты, Юра, пойди пообедай, — сказал Павлик с начальственным оттенком. — А мы посидим здесь. Возражений нет?

Тарощин смутился и, ни слова не сказав, полез с крана вниз — коренастый, даже медвежеватый — откуда у такого за рычагами спортивная легкость повадки?..

— Садись. — Павлик указал какое-то подобие узенького диванчика, а сам устроился в рабочем кресле. — Что-нибудь случилось, Ле?

Тут бы мне и высказать ему все, что накопилось, но… Я не в силах была начать разговор. Не в силах, да и все! Я презирала себя, кляла за отвратительную нерешительность, но не могла.

И вместо всех тысячу раз прорепетированных за ночь слов я выдавила:

— Нет, ничего, просто я хотела тебя увидеть. А тут интересно. Такой прекрасный вид открывается!..

Павлик внимательно посмотрел на меня и поднял бровь:

— О, да! Поэтому у всех крановых широкий кругозор. Между прочим, ты не спешишь?

Конечно, я не спешила. Я прогнала все те мысли. Мы были вместе — и все…

Слезли мы с крана, когда вернулся Юра. А он обедал больше положенного часа, деликатный человек. Павлик отправился на судно, а я осталась ждать конца смены.

Проводив меня домой, Павлик, чуть помявшись, сказал:

— Вот что, Ле. Вынеси, пожалуйста, Страдивари.