— Ты… в порядке? Ты пропустила выход. Все уже на поле.

— Не поверите, я вроде как догадалась. — Ком в горле увеличился вдвое, и я пренебрежительно отвернулась от Уилсона. Вскочив с места, я сорвала с себя шапочку и швырнула ее на стол. Затем я начала стягивать с себя мантию, открывая взору преподавателя розовые шорты и белую футболку, в которые была одета. Вообще-то предполагалось, что девушки должны быть в платьях, но кто бы стал обращать на это внимание?

— Постой, — окликнул меня Уилсон. — Еще не поздно. Ты все еще можешь выйти туда.

Я остановилась слишком резко, и комната закружилась перед глазами. О, нет, только не это! К горлу подступила рвота, и я поняла, что на этот раз не успею добежать до туалета. Схватив одежду, я бросилась к мусорному ведру, готовая выпустить наружу воду с крекерами, которые оказались во мне всего несколько минут назад. Я почувствовала, как Уилсон убирает волосы с моего лица и ощутила непреодолимое желание оттолкнуть его от себя, но в этот момент у меня были дела поважнее. Содержимое моего желудка вновь оказалось снаружи, и я пожалела, что не могу удалить рот со своего лица. Буквально через секунду передо мной появился аккуратно сложенный кусок чисткой ткани. Я с благодарностью приняла его от Уилсона. Это был второй раз, когда он предлагает мне свой платок. Первый я, кстати, так и не вернула. Я выстирала и погладила его как смогла, но от ткани все равно пахло сигаретным дымом, и мне было бы крайне неловко возвращать платок в таком виде. Я выпрямилась, и Уилсон отпустил мои волосы.

Он отошел, но тут же вернулся, держа в руке бумажный стаканчик с холодной водой.

— Комплимент от учителя.

Я сделала глоток, но, как и до этого, желудок отказывался что-либо принимать.

— Если ты в состоянии, можешь снова надеть мантию и шапочку и выйти на поле. Ты пока не пропустила ничего важного.

— Ха! Вот еще! Ни одна сила теперь меня туда не затащит!

— Я пойду вместе с тобой. Вот так-то! Уверяю, что, как только ты окажешься там, смущение пройдет, и ты не пожалеешь, что вышла.

Я с тоской посмотрела на мантию с шапочкой. Уилсон заметил это и решил надавить на гордость:

— Ну, брось. Ты же любишь эффектные выходы, помнишь?

Я слабо улыбнулась, но улыбка тут же исчезла с моего лица, когда я поняла, что, вероятнее всего, не смогу удержаться от того, чтобы не сорваться и не броситься в уборную прямо посреди церемонии.

— Я не могу.

— Нет, можешь, — Уилсон взял мантию с шапочкой и протянул их мне с обнадеживающим взглядом на лице. В эту минуту он выглядел как пес в ожидании прогулки: глаза распахнуты, рот приоткрыт.

— Я не могу, — повторила я с нажимом.

— Но ты должна это сделать, — в тон мне ответил он. — Я понимаю, ты чувствуешь себя неустойчиво.

— Я не чувствую себя «неустойчиво», что бы это ни значило! Я беременна, — прошептала я, предупреждая его следующую реплику.

Лицо Уилсона вытянулось так, словно я только что оскорбила при нем принца Уильяма. К горлу снова подступил ком, а глаза заслезились, поэтому мне пришлось сощуриться и стиснуть зубы.

— Ясно. — Его руки, в которых он все еще держал мантию с шапочкой безвольно повисли вдоль туловища. На лице застыло странное выражение, как будто он складывал в уме части одной мозаики, челюсти стиснуты, а взгляд устремлен прямо на меня. Мне захотелось уйти, но гордость заставляла меня быть твердой и воинственной.

Я взяла вещи из его рук и отвернулась, внезапно почувствовав стыд за свои шорты и тонкую футболку, словно они подчеркивали унизительность моего положения еще больше. Никогда еще я не чувствовала такого отчаянья, как теперь, и не было во мне желания сильнее, чем уйти прочь от Дарси Уилсона — единственного учителя и единственного человека, знающего о том, в какое дерьмо я вляпалась. Он стал мне другом, и в эту минуту я чувствовала, что разочаровала его. Я стала уходить, но его голос остановил меня:

— Я не пошел на похороны отца.

Я резко развернулась, не веря своим ушам.

— Ч-что?

— Я не пошел на похороны своего отца, — повторил он, подходя ближе и останавливаясь напротив меня.

— Почему?

Уилсон пожал плечами и покачал головой.

— Я думал, что повинен в его смерти. В ночь, когда его не стало, мы крупно поругались, и я убежал из дома. Я не хотел поступать в медицинский колледж, и моему отцу это не понравилось. Это был единственный раз, когда я пошел против его воли. Позже той же ночью у отца случился сердечный приступ на автомобильной стоянке возле больницы. Его не успели спасти. И естественно я чувствовал себя виновным в его смерти. Мне было так плохо, что я не пошел на похороны, — Уилсон закончил говорить и взглянул на свои руки, словно хотел найти там ответы на все вопросы. — Моя мать умоляла меня пойти. Она говорила, что если я не сделаю этого, то буду жалеть об этом до конца своей жизни. И она была права.

Я тоже взглянула на свои руки, полностью понимая то, о чем он хотел сказать.

— Иногда мы не можем повернуть время вспять, Блу. Не думаю, что тебе хотелось бы всю жизнь жалеть о вещах, которые ты должна была сделать, но не сделала, испугавшись.

— Но это просто глупая церемония, — возразила я.

— Нет. Это намного больше, чем просто глупая церемония, потому что она важна для тебя. Ты заслужила ее, и никто не вправе отобрать у тебя эту возможность. Конечно, путь был нелегким не только для тебя, но именно ты заслуживаешь этой церемонии, больше остальных. — Уилсон жестом указал в направлении футбольного поля за стенами кафетерия.

— Никто не будет скучать по мне. Никто даже не пришел посмотреть, как я буду выходить на сцену.

— У тебя есть я. Я буду аплодировать и выкрикивать твое имя.

— Если вы это сделаете, я надеру вам задницу, — хохотнула я.

Уилсон покатился со смеху.

— Узнаю мою Блу, — затем он указал на мою мантию с шапочкой. — Вперед!

Что ж, в конце концов это и впрямь была моя церемония вручения. Впрочем, по школе я скучать не буду. Я вышла на поле вместе с Уилсоном. Сдержано и неторопливо я прошествовала к своему месту, не обращая ни на кого внимания, хоть одноклассники и провожали меня взглядами. Уилсон занял место на преподавательском ряду и во время моего выхода на сцену, как и обещал, аплодировал и выкрикивал мое имя. Вынуждена признать, мне было приятно, а преподаватели и учителя засмеялись, думая, что радость историка связана с тем, что я наконец уберусь из школы. Я честно старалась не улыбаться, но в последнюю минуту широкая улыбка озарила мое лицо.

Я проводила в общежитии так мало времени, как только могла. Вся квартира пропахла сигаретным дымом, и, хотя я старалась держать дверь по возможности закрытой, а окно распахнутым, лето в Лас-Вегасе было жарким. Находиться в спальне долго было просто невозможно. В мастерской за общежитием не было прохладнее, однако свежий воздух и работа отвлекали меня от жары. Я была поглощена работой над своим последним творением, когда на подъездную дорожку заехала чья-то машина. Я повернулась и увидела Уилсона, выходящего из своей серебристой субару. Я вышла из мастерской на солнечный свет, ожидая, когда историк подойдет ближе.

— Твоя тетя сказала, что я могу найти тебя здесь, — сообщил он вместо приветствия.

— Она открыла дверь? Вот так чудеса!

Когда я уходила, Шерил спала на диване после ночной смены. Перед тем как выйти, я натянула на себя топ и шорты. Мой живот уже начал потихоньку округляться, но на одежде это пока не отражалось. Я взглянула на свои шлёпанцы и пошевелила накрашенными пальцами на ногах. Они были чистыми и побритыми, но волосы после душа все еще были влажными, и мне пришлось собрать их в высокий конский хвост. Я даже не взглянула на себя в зеркало перед выходом и теперь не знала, что цепляло меня больше: то, что Уилсон видит меня в таком виде, или то, что меня беспокоило, что Уилсон видит меня в таком виде. Сам Уилсон тем временем остановился и оглядел меня. Я тут же съежилась и приняла оборонительную позицию.