Однажды вернувшись с шоппинга, я обнаружила под дверью небольшой сверток. К посылке прилагался конверт, на котором крупно значилось мое имя: БЛУ. Войдя в квартиру, я поставила сумки на пол, не в силах бороться со своим любопытством.

Сначала я должна открыть сверток! Записка могла и подождать. Внутри посылки оказался маленький фарфоровый дрозд, достигавший не более четырех дюймов в длину. Бережно опустив подарок на стол, я распечатала конверт.

Блу, ты так и не закончила свою историю. И мы так и не узнали, нашел ли дрозд безопасное место. Но я надеюсь, что все-таки нашел. Поздравляю с новым гнездышком.

Уилсон

Также внутри лежала моя история, которую я так и не дописала. Я прочла ее еще раз. Она обрывалась на моменте, в котором птенец падает на землю.

«Однажды давным-давно… жил-был маленький дрозд, невольно выпавший из гнезда… выброшенный. Маленького птенца нашел ястреб. Пожалев дрозда, он взял его в свое гнездо, где учил кроху летать. Но однажды, ястреб не вернулся домой, и птенец вновь оказался один. Невольно. И все, что ему оставалось, это улететь. Но когда птенец взобрался на край гнезда, то понял, что его крылышки слишком малы и слабы. А небо, напротив, такое большое и необъятное. И такое недостижимое. Дрозд почувствовал себя запертым в ловушке. Он мог улететь, но куда ему держать путь?

Он был напуган, потому что знал, что не является ястребом. Он не был прекрасным лебедем. И не был величественным орлом. Он был просто дроздом.

Он спрятался в гнезде, закрыв крыльями черную головку и молясь о спасении. Но никто не пришел. Дрозд знал, что он мал и слаб, но у него не было иного выбора. Он должен был попытаться. Должен был улететь и никогда не оглядываться назад. Тяжело дыша, маленький дрозд расправил крылья и взмыл в широкое голубое небо. С минуту он летел свободно, набирая высоту, но затем дрозд посмотрел вниз. Дрозд запаниковал, упал на землю и прокатился по ней колесом».

Я порылась в рюкзаке и достала ручку. Сев за стол, я приписала еще несколько строк.

«Но птенец не сдался, набрался сил и снова взмыл вверх, держа курс на горизонт. И чем выше он поднимался, тем больше расправлялись его крылья, и теплый ветер поддувал снизу, помогая дрозду подниматься все выше и выше в небо».

Конечно, это было глупо и наивно, но, написав это, я почувствовала облегчение. И пусть это не было концом, возможно, это было новым началом. Затем я спрятала записку Уилсона и свою историю в «Инферно» Данте, которое я так и не удосужилась прочитать, но хранила в память о гарпиях, истории и мужестве.

Каждая новая неделя была наполнена счастьем. Мой малыш должен был появиться на свет еще не скоро, поэтому я могла пока не думать о предстоящем материнстве, даже несмотря на то, что регулярно посещала врача. Я решила не прерывать беременность. И родить. Это была зона моей ответственности. Я работала в кафе. Жила отдельно. Продавала свои работы. И была счастлива. А все, что было за границами моего мира, меня не интересовало.

Когда Тиффа продала еще четыре мои работы, я перестала выставлять их в кафе, во-первых, потому что в этом уже не было необходимости, а во-вторых, потому что Тиффа могла продать их за большие деньги. Я извинилась перед Беверли, объяснив ей ситуацию.

— Но ведь это же прекрасно, Блу! — уверено заявила она, накрыв мою руку своей ладонью. — Не стоит извиняться. Особенно за успех! Похоже, не помешало бы хорошенько всыпать вам за такие мысли, девушка. — Она слегка ткнула меня в плечо и повела в свой офис, закрыв за нами дверь.

— Я тут нашла кое-что во время уборки. — С этими словами она протянула мне рамку размером 8х10. — Думаю, тебе это понравится.

Я взглянула на фото в рамке. Мы с Джимми сидели за столиком на террасе кафе и щурились от солнечного света. Икас лежал у наших ног. Я смотрела на фото, не зная, что сказать.

— В тот день я купила новую камеру и щелкала своих клиентов, чтобы испытать ее. У меня есть снимки Дуби и Вейна за утренним кофе. А еще моих официанток Барбары и Шерли. Барбара тогда была такой стройной. А потом ее разнесло. — Беверли похлопала себя по животу. — А я уж и забыла, какой худышкой она была. Я не показывала ей это фото. Думаю, глядя на него, она может расстроиться. Не знаю даже, почему я перестала фотографировать, хотя ты же знаешь меня — у меня семь пятниц на неделе.

Беверли надела очки и посмотрела на серьезное лицо Джимми.

— В тот день он появился неожиданно, как, впрочем, и всегда. Думаю, мне удалось сделать удачный кадр. Ты была такой миленькой, такой улыбчивой и так хотела сфотографироваться. Помнится, я тогда подумала, что Джимми старый чудак. Он тогда ничего не сказал о фото. Только попросил, чтобы я не вешала его в своем кафе. Что ж, во всяком случае он хотя бы обнял тебя для фотографии. Вы здесь особенно похожи — ты и твой отец.

Ее слова отозвались болью в моей душе.

— Ты так думаешь? — прошептала я, захваченная воспоминаниями. — Ты думаешь, мы были похожи, Беф?

— Безусловно, дорогая, — подтвердила Беверли, кивая для убедительности. Я улыбнулась, прижав фотографию к груди. Я никогда не говорила хозяйке кафе о том, что Джимми не был моим настоящим отцом. Кроме Шерил об этом знал только Уилсон. Я вздрогнула. Выходит, я рассказала ему то, о чем не говорила ни одной живой душе.

Беверли прокашлялась и поправила блузку. Мне показалось, что она хотела сказать что-то еще, и я ждала, думая, что, возможно, она заметила изменения в моей фигуре.

— Ты изменилась, Блу. — Ее слова прорвались в мои мысли, и я еще сильнее прижала фотографию к груди, будто защищаясь от неудобной темы.

— Ты стала мягче и выглядишь лучше. И я сейчас не имею в виду твою прибавку в весе. — Она смерила меня особым взглядом, давшим мне понять, что она раскусила меня. — Я говорю о твоей манере выражаться, о внешности и о вкусе на мужчин. Я имею в виду того милого Шона Коннери, с которым ты дружишь. Надеюсь, ты его завоевала. И надеюсь, ты рассказала ему о ребенке, поскольку, мне кажется, он не от него.

— Он не… мы не… я имею в виду… между нами ничего нет, — сбивчиво произнесла я. — Но, да, он обо всем знает. Он мой очень хороший друг.

Однако Беф была права даже больше, чем я готова была признать.

Я изменилась, и эти изменения произошли благодаря Дарси Уилсону.

— Ну, что ж, тогда отлично, — удовлетворенно сказала Беверли, поправляя стопку бумаг на своем столе. — Я тоже твой друг, Блу. И всегда буду на твоей стороне, ты же знаешь. Я была даже моложе тебя. И тоже прошла через это.

— Спасибо, Беф. И за фото, и за все остальное тоже. — Я собралась уйти, но она окликнула меня.

— Ты ведь оставишь ребенка, Блу?

— А ты оставила своего? — спросила я в ответ.

— Да, вышла замуж за его отца, родила сына и развелась год спустя. Я растила своего мальчика сама, и это было трудно. Врать не стану…

— А ты жалела когда-нибудь о своем выборе?

— Жалела ли я о том, что оставила своего сына? Нет. Жалела ли о беременности и замужестве? Определенно, да. Но уберечь себя от разочарований невозможно. Спроси кого хочешь. Разочарования — часть нашей жизни. Неважно, что ты выберешь. Мой выбор необязательно был неверным. Это был просто выбор. И я жила согласно ему. Мне хочется верить, что я дала своему мальчику самое лучшее, на что была способна, пусть мне и не всегда удавалось быть хорошей матерью. — Беверли пожала плечами, а мои глаза увлажнились.

— Зная тебя, я уверена, что так оно и было, Беф, — эмоционально сказала я.

— Надеюсь, Блу.

— Но ведь четвертое июля — это американский праздник. — Я взглянула на Уилсона и сморщила нос. — Ради чего кучка британцев празднует День независимости?