Михеич тоже помнил про повадки Погодаева и его имени не назвал, а рекомендовал бригадиром Маркарова.

Пасечнику симпатичен недоучившийся студент Мартирос Маркаров, которого в бригаде прозвали Антидюрингом за склонность к философствованию.

Маркаров не из равнодушных, в этом его не упрекнешь, но Пасечника настораживало какое-то избыточное спокойствие, почти флегматичность, неторопливость жестов и движений.

И не повредит ли будущему бригадиру репутация шутника, не всегда поймешь, говорит он серьезно или острит?

— Дорогие друзья, — сказал Маркаров в ответ на рекомендацию Михеича, — вы потеряете исполнительного монтажника. А кого получите взамен? Получите плохого бригадира. Какая от этого польза стройке? Никакой. И вы, дорогие, пострадаете больше всех.

Кто-то из монтажников, кажется Чернега, назвал Шестакова.

Раздались возгласы одобрения, послышался и женский голос.

Шестаков встал и неуверенно отказался. В бригаде есть товарищи поопытнее... Он предполагал, что выберут Маркарова, и, может быть, поэтому отказывался недостаточно энергично.

С другой стороны, его настойчивый отказ прозвучал бы самонадеянно — будто он всерьез полагает, что его фамилия, необдуманно названная Чернегой, вызовет безусловное одобрение.

Если бы Пасечнику предстояло сделать выбор между этими двумя, он предпочел бы более опытного Маркарова; видимо, этот выбор сделают и монтажники.

Нельзя после отказа Ромашко и Маркарова принять самоотвод Шестакова, останется всего одна кандидатура. Пострадает сама идея выборов бригадира. Пасечник хотел избежать вынужденного единогласия.

— Ты в армии рядовым служил? — спросил Пасечник у Шестакова.

— Старшей сержант.

— Род войск?

— Понтонно-мостовой батальон.

— Товарищи по оружию. И мы с Михеичем саперы... Чем командовал?

— Отделением.

— А в бригаде народу не больше, чем солдат в отделении. Признавайся: отличник боевой, политической и физической подготовки?

— Так точно. Но вот высотная подготовка у меня..,

— Возьмем над тобой шефство.

Каждый, перед тем как бросить бумажку в картуз Михеича, записывал угодное ему имя.

Пасечник с Михеичем пересчитали бумажки, и выяснилось, что за Маркарова подано три голоса, а за Шестакова семь.

Маркаров облегченно стряхнул со лба капельки пота, а Шестаков беспокойно заерзал на табуретке.

Несколько растерянный результатами голосования, Михеич пошарил рукой в картузе. Не завалялись ли еще бумажки? И, разочарованный, надел свой картуз, неожиданно сыгравший роль избирательной урны.

Он потянулся стаканом к баллону с газированной водой, но ее уже выпили.

Варежка вгляделась в Шестакова, попыталась и не смогла вспомнить: новоиспеченный бригадир похож на какого-то известного не то футболиста, не то киноартиста, которого она еще в девичестве видела на экране. А потом он вышел из моды.

Пасечник оценил, как ловко и хитро вел себя Маркаров. Его самокритичные слова произвели впечатление.

Михеич признался: не голосовал за Шестакова потому, что тот чувствует себя пока недостаточно уверенно на верхних этажах.

— Это тебе минус. На шефство надейся, а про монтажную цепь не забывай!..

Михеич с любопытством оглядел всех и спросил:

— Один голос против Шестакова мой, второй, конечно, сам Шестаков за Антидюринга подал. А вот чей третий голос? Если не секрет.

Он обвел взглядом «третьяковку», никто не отозвался? Кому охота признаться новому бригадиру, что голосовал против него?

Садырин тихо сидел за дверьми на корточках. Обычно он шебуршился, любил вносить поправки в резолюцию, делал дополнения, кричал «принять за основу» или, чтобы на него лишний раз обратили внимание, объявлял после голосования, что воздержался.

Обескураженного Шестакова поздравили, горячее всех Маркаров, Чернега и Варежка.

А Пасечник сказал:

— Раз такое дело, товарищ Шестаков, скорее вживайтесь в образ.

То ли он оговорился, обратившись к Шестакову на «вы», то ли решил подчеркнуть, что разговаривает уже с бригадиром.

Пасечник хотел помочь Михеичу дойти до своего обшарпанного, видавшего виды «жигуленка». Но Михеич сердито оттолкнул его, всем видом показывая, что чувствует себя прилично и что у Пасечника нет никаких оснований думать иначе.

Михеич поглубже надвинул картуз с козырьком, можно лишь догадываться, что когда-то козырек, был лакированным. Такие картузы носили в старину мастеровые. Сколько раз картуз падал с затылка, когда Михеич при монтаже запрокидывал голову кверху!

— Мистер Матви, драндулет подан, прошу вас!

Михеич зашагал к машине. Слегка неуклюжая упрямая походка цепко шагающего по земле человека. Нужно тысячи часов пробыть на верхотуре, много километров проползти или пройти, опасно балансируя, по узким балкам монтажных высот, чтобы оценить твердость земли, земли, по которой надежно ступаешь. Когда Пасечники смотрели фильм «Председатель», походка Ульянова — Егора Трубникова напомнила Ирине Георгиевне их Михеича: тоже ходит чуть вразвалку и ноги ставит чуть косолапя.

Михеич полулежа-полусидя устроился на заднем сиденье. Стекла опустили: «жигуленок» накалился на солнцепеке. Еще немного — и, как уверял Пасечник своего пассажира, расплавятся подшипники.

Пасечник вел машину осторожно, ехал медленно, но всех рытвин и колдобин все равно не объехать, время от времени машину встряхивало.

Дорога шла берегом Ангары, в окошко доносилась свежесть речного простора.

У Михеича в общежитии отдельная комнатенка, ребята из бригады и девчонки с третьего этажа будут за ним присматривать. Пасечник попросит Ирину, чтобы она наведывалась к старику, как делала когда-то в Бхилаи. Тогда в тропиках Михеич уверял, что поправился не от лекарств, а после селедки и горбушки черного хлеба, которые Ирина выпросила для Михеича у наших, прилетевших из отпуска. Да и в Москве они опекали старого бобыля, когда жизненные пути Пасечников и Михеича неожиданно пересеклись у подножья Останкинской башни.

Ехать в больницу Михеич наотрез отказался, паника на пустом месте.

Пасечник не настаивал, помалкивал, а то Михеичу померещится, что от него хотят отделаться, избавить себя от забот.

Самое большее через неделю Михеич обещал вернуться на площадку, будет помогать Шестакову внизу.

«Жигуленок» удалялся от строительной площадки, но мыслями Пасечник оставался в «третьяковке».

Шестаков нравился ему аккуратной деловитостью, привычкой к дисциплине, безусловной порядочностью.

Но вот хватит ли у него твердости, требовательности? Хватит ли жизненного опыта? Высотного уменья ему явно недостает, Михеич прав.

Странные порядки у нас на монтажных участках! Направляют на практику студентов и не разрешают посылать их на верхотуру. А молодой инженер, только что прибывший на стройку, с первого же дня обязан руководить монтажом на верхних отметках. Ну а если молодой инженер сорвется из-за отсутствия практики? Диплом ему парашюта не заменит...

Больше всего огорчила досадная закавыка, имевшая место в «третьяковке»: у квалифицированного монтажника нет желания выдвинуться в бригадиры!

Пасечник сочувствовал Михеичу, тому было обидно слышать-видеть, что никто не хочет занять его место. Более того, он был оскорблен...

Как же так?

Известная, можно сказать, с заслугами бригада Матвея Михеевича Морозова — и никто не пожелал стать ее бригадиром. Оставляет наследство, богатое, честно нажитое, а наследники от него отказываются...

Страдание было написано на лице старика, когда один за другим поступали самоотводы...

Бригадиру всегда труднее добиться исполнительности, послушания, если подчиненный не ценит возможности выдвинуться, или, как выражаются поляки, «авансовач».

Что же, все в бригаде у Михеича такие равнодушные, безынициативные?

Нет, всему виной боязнь ответственности, и не только технической ответственности — административной. Кажется, этой ответственностью испугали Ромашко на всю жизнь.

Взваливаем на бригадира слишком тяжелую ношу — и его собственную, и ту, какую должен нести его подчиненный, если дорожит своей работой.