Женщина не отвечает, не поднимает головы и это блядь мне серьезно напоминает себя в прошлом. Поза смирения, сломанного человека, женщины готовой к ударам, смирившейся с ними и принимающей их как должное. Неужели я выглядела так?

Да. Однозначно.

— Что и все, любимая? Запал прошел? Ну, давай, я хочу услышать твое наставление меня на путь истинного всепрощения! — Нет, он ни бьет ее, ни прикасается, ни единым пальцем, но это и не нужно, женщина от его интонаций сжимается и подбирается, и я понимаю эти движения как никто.

С каких пор я перестала быть эгоисткой? С каких пор я хочу отвлечь удар на себя? Не знаю, сейчас в моей жизни много непривычного и странного, и спасибо за это Шакалу.

— Слышь, хрен, а у тебя руки только на беззащитных женщин поднимаются? Может развяжешь и попробуешь со мной? — Пытаюсь я отвлечь этого изверга.

— Оу, у меня на женщин и кое-что другое поднимается! — Он не поворачивается, он продолжает давить на женщину нависающей фигурой.

Жуть, даже думать не хочу на что способно больное воображение отрешенного, и сколько из его фантазий воплотилось в жизнь благодаря этой женщине.

— Ну, кто бы сомневался… — Я морщусь от картины, где это чудовище насилует эту женщину. — Но вопрос был другим. — Но у меня не получается, он даже не оборачивается в мою сторону.

— Любимая, так ты мне не ответила, а, в прочем не важно, у меня еще дела, девочки, но мы продолжим, обязательно продолжим, как я вернусь!

Мужик выходит, гаснет яркий свет большой люминесцентной лампы, погружая помещение во мрак, я опускаю гудящую голову на ключицы, максимально стараюсь расслабить сведенные в спазме мышцы рук и хочу хоть немного поспать, перед вторым раундом.

— Вы осуждаете меня? — Раздается шепот от женщины.

— За что?

— За то, что толком не смогла вас защитить. — Нет, я, как ни кто другой понимаю желание выжить любой ценой. Эгоистичное желание, которое отключает все человеческое.

— Нет. Кто я такая для этого.

— Вы, пожалуйста, ему больше не перечьте, и он не станет вас так часто бить.

— Часто? Бля, по слабости в моем теле ему скоро и бить не придется. А какая мне разница сейчас сдохнуть или помучиться подольше?

— Вы так уверены, что умрете? — А что есть надежда на спасение? Господи прости, но моя ебанная жизнь никогда сказкой не была, а больше смахивала на трагедию.

— Да.

— Он вас не убьет, я слышала, что скоро сюда приедет ведьма и заберет вас.

— Вау, мне есть для чего жить! Познакомиться еще с кем-нибудь перед чертовой смертью! Зачем?

— Не знаю, я это нечаянно услышала.

— Понятно. Вы-то тут какими судьбами оказались?

— Как и вы. — Она шумно выдыхает, слышится скрип досок ее ложа, слышится звон тонких блестящих цепей и опять вздох. Тяжелый, решающийся. Я знаю это дыхание, это попытка поиска смелости в себе, желание высказать то, что наболело где-то там, в душе, и я не тороплю, не спрашиваю, только жду. — Мне было двадцать пять, когда я впервые встретила Визира в Абу-Даби, на отдыхе в Убежище. Красивый, импозантный, он привлекал внимание и я влюбилась. Тридцать лет. Мы прожили вместе, душа в душу тридцать лет, пока он не познакомился с Сарифом.  Его друг был странным и очень, скрытным мужчиной, который все чаще задерживался в нашем имении и все чаще увозил с собой мужа неизвестно куда. — Личная информация, настолько личная, что я не удивилась длинной паузе в середине рассказа. Она необходима ей, для того чтобы вспомнить и постараться безболезненно пережить. — В последний раз, его не было с нами целый год. Я объезжала все близлежащие Убежища, искала его, и почти потеряла надежду найти, одно грело. — Она подняла голову, демонстрируя тату на шее, очень похожее на колючую проволоку и практически выцветшую, а может это обман зрения, света практически нет. — Раньше это было виноградной лозой, но за несколько ночей до его появления вязь изменилась, и это испугало меня. Я отправила сына к родственникам, а чуть позже меня выкрали и отвезли к мужу.

— И сколько лет назад это произошло?

— Не знаю, в первой камере я считала дни по кормежке, во второй считала по восходящему солнцу, а в третьей уже бросила это делать, и это примерно несколько лет назад.

— Ужас. — Господи я со своим монстром тет-а-тет провела только три месяца и чуть не свихнулась, а тут.

— Да, но я до сих пор надеюсь иногда достучаться до него, и он бывает не так плох. Ему не хватает наших разговоров.

— Не понимаю, о чем вы?

— Не знаю, мне кажется, что где-то внутри этого существа еще живет мой Визир, и я, как бы это прискорбно или странно не звучало, люблю его.

— Зря. Таких, любить нельзя, это существа потерявшие нормы морали, забывшие человеческое отношение. И мне жаль, но его уже не вернуть. Не очеловечить.

— Что вы об этом знаете?

— Любовь не должна быть губительной, это все, что я знаю. Мне этого достаточно. — А действительно ли это так? Возможно нет.  Любовь не имеет четких границ, не имеет берегов и здравого смысла.

— Вот скажите мне, когда вы вжимаете голову в плечи от страха, вы любите его? А может, когда он унижает вас, любите? Смеется над вашими нелепыми попытками вразумить? Или может тогда, когда заносит кулак, украшенный памятным перстнем? Любите? — Женщина опустила голову. — Вот именно. — Я сказала это после недолгой паузы, когда стало очевидно, что женщина не станет возражать, не станет оспаривать. Такие отношения это не любовь, это глупые попытки удержаться на плаву от воспоминаний, зацепиться, обмануть себя надеждой на что-то хорошее, спрятанное, якобы внутри любимого.

— Вы не поймете. — Только и вымолвила она, и мне стало жаль это существо, действительно жаль, потому как только слепец не заметит того, чего вижу я.

— Я не любила, я признаю это, но я понимаю ситуацию, в которой вы оказались, и здесь вы не потому, что ваш муж питает какие-то теплые чувства к вам, не потому, что в периоды своего просветления желает быть уверен, что вы еще живы. Все потому, что ВЫ ЕГО ДОБЫЧА! Добыча, с которой весело играть, над которой весело глумиться! — Я не шипела, не кричала, не пыталась докричаться до разума этой женщины, это бесполезное занятие, слишком давно она тут, слишком сильно он уже повлиял на ее разум. Предо мной сейчас был пример чистой воды синдрома Стокгольма.

Я вижу, что он монстр, я понимаю это, но у него есть на это причины, да и вообще не он виноват в своем теперешнем состоянии. Его сманил на извилистый путь другой, а то, что этот путь и его направление он видел, не имеет значение. Долбанная зависимость от своего мучителя, попытки оправдать его действия, видеть то, чего уже давно нет. Здравствуй, Стокгольм.

На это ответа уже не было, да и о правде спорить бесполезно.