Никита как-то грустно улыбнулся и ответил:
— Больше жизни.
Спустя пару минут мы заехали за цветами, и еще через пару — я одна приблизилась к большому и красивому памятнику, под которым был погребен мой отец. Здесь было очень много цветов и подарков, и я тоже положила к нему красивый, шикарный букет красных роз и присела на корточки.
— Привет, пап, — я погладила рукой холодный и мокрый камень и вздохнула. — Как ты там? Надеюсь, у тебя есть машинка для письма и нескончаемый поток листов. Ты, наверняка, уже начал еще один бестселлер. Жаль, что я никогда его не прочту… У нас здесь сыро. Мокро и противно. Но я помню, что ты любил дождь. Ты всегда говорил, что в эту погоду лучше всего поразмышлять о жизни и всякой всячине.
Я замолчала, и какое-то время просто смотрела на фотографию отца, закусив щеку изнутри и ни о чем не думая.
— Мне так жаль, папочка, что я не приехала к тебе раньше… Я так боялась, что, приехав, встречу там Руслана, что отказывала вам и себе в личной встрече. Я скучала по вас, но уходила в работу, а там и не заметила, как созваниваться мы стали реже, переписываться лишь на выходных… Мне так жаль! Я, правда, очень виновата. Я никогда не прощу себя за то, что не видела тебя так долго. Но я обещаю тебе — я научусь ценить то, что имею. Ведь я твой сильный маленький сол…
Договорить не получилось — рыдания вырвались из моего горла. Такие громкие, судорожные и дикие, словно плач животного, израненного и умирающего. Я плакала, выжимая из себя все силы, всю мою душу, от осознания того, что я, действительно, совершенно точно и никогда больше не увижу его. Все вдруг стало таким незначительным. Таким мелочным и глупым, совершенно не стоящим внимания.
Моего папы больше нет.
Его нет.
И только сейчас, в эту гребанную минуту, на меня снизошло озарение. Боль, появившаяся, словно лавина, накрыла меня с головы до пят. Она распространилась по всем нервным окончаниям, она, словно струя ледяной воды пронеслась по моим венам, опустошая меня и заставляя застыть, словно статуя. Будто бы одно малейшее движение могло меня разбить сейчас. Я не могла пошевелить ни одной конечностью. Все просто замерло: ни звуков, ни движений. Ничего. Одна пустота вокруг, и лишь где-то в отдаленном уголке души я видела строгий, твердый взгляд темных глаз, крупную челюсть и тонкие, слегка поджатые губы. Видела морщинки, щербинку меж зубов, когда он улыбался, и помнила теплые, родные, укрывающие от всего объятия.
И в этот момент я поняла — как же быстротечна и непредсказуема жизнь. В одну минуту тебе семь, ты держишь за руку своих родителей и беззубо улыбаешься в камеру, зная, что перед тобой — огромный мир возможностей, еще не поставленных целей, ошибок и радостей. В другую минуту тебе восемнадцать, ты рыдаешь на подъездной дорожке и сбегаешь из родного дома далеко, лишь бы не чувствовать боль потери. В другую минуту тебе двадцать один. И у тебя больше нет родителя. Нет того человека, который помнит твою первую разбитую коленку, который помнит твое первое вранье. Помнит, как ты первый раз пошла, и помнит, как первый раз влюбилась. Он все это помнит. А ты помнишь? Подумай, сколько боли пришлось вынести родителям? Сколько бессонных ночей они провели?
Именно в эту минуту ты начинаешь ценить все, что имеешь. Все, что делало тебя счастливой, дарило радость, огорчало и раздражало.
Ты ценишь все.
Каждый. Гребаный. Момент.
Потому что это жизнь. Ты либо принимаешь ее такой, какая она есть — со всеми камнями, которые валятся на тебя, и которые ты обходишь, либо ты погрязаешь под огромной горой валунов и больше никогда не поднимаешься.
Жить, чтобы подняться — нет, это не мой девиз. Жить и идти вперед? Тоже, маловероятно. Я не знаю, что может описать жизнь. Наверняка, многие люди задаются этим вопросом. Но сейчас я не готова дать на него ответ.
Знаю, наверное, лишь одно:
В эту минуту мне двадцать один, и я ценю все, что имею.
26.
Никита пристегнул мне ремень безопасности и поправил плед на моих коленях.
— Ты как, малышка? — беспокойные голубые глаза глядели на меня.
— Все будет в порядке, — я кивнула, но видела его плохо — из-за пролитых слез мои глаза опухли. — Ты сам-то как? Все нормально?
Ник отмахнулся:
— Если мне суждено умереть в полете, то так оно тому и быть.
Я подняла на него глаза и осуждающе посмотрела. Ну, по крайней мере, мне показалось, что осуждающе. Но Никита засмеялся и, чуть приобняв меня, сказал:
— Больше не делай такое лицо, хорошо, милая? Иначе, боюсь, по ночам я буду представлять не тебя голой, а именно эту мордочку.
Я усмехнулась. Объявили о взлете, и Ник немного вздрогнул. Бедняга.
Я сжала его руку и поднесла к губам наши переплетенные пальцы.
— Больше жизни, — сказал он, когда я коснулась легким поцелуем наших рук.
Подарив ему мимолетную улыбку, я отвернулась к окну. В голове был полный сумбур.
Я понимала, что сейчас мы возвращаемся в нашу привычную жизнь, где знакомо все: каждый уголок Москвы, каждый сантиметр квартиры, все запахи и чувства. Но почему-то я была уверена — ничего не будет так, как прежде.
Ведь существуют такие события, которые в корне меняют нашу жизнь. Ты не думаешь поначалу, как сильно они могут повлиять на тебя, ты даже не берешь в голову возможность того, что что-то произойдет. Но лишь сейчас, стоя на краю, ты оглядываешься назад, на самого себя, и понимаешь, что тот человек больше не кажется тебе знакомым.
Изменяется все. Глупцы те, кто говорят, что люди никогда не изменятся. Изменяется все! Жизнь слишком коротка. И никогда не стоит тратить ее на сожаления и перемотки к уже нереальному — прошлому.
Наши решения делают нас людьми. Наши поступки, наш выбор, наши желания — все это составляет большую часть характера человека, и если изменить одну переменную — как известно, поменяется и весь ход решения уравнения. Бояться перемен не нужно. Их нужно ждать, как любимого друга, стремиться к ним, как к полярной звезде и радоваться, когда они происходят. Плохие, хорошие — кто знает? В любом случае, все, что происходит с нами — последствия нашего выбора, наших решений. И если перемены произошли не к лучшему, все стало так плохо и непонятно — оглядись вокруг. Ты все еще жив, свободен и в своем уме. Возможно, в будущем они принесут большую радость, чем ты мог представить. А если даже и нет — что ж, это опыт, а как известно, опыт лучше всего накапливать с годами.
Я всегда боялась перемен. Я любила жить в замкнутом мирке, где все уверено и непоколебимо, где нет никаких изменений и ничто не пошатнется. А теперь? Теперь изменилось все. Сверглось, рухнуло, накрыло с головой. И что мне остается? Принять. Принять и идти вперед. Жить.
Никто не говорил, что будет просто. На то она и жизнь. Такая, какая есть. И я принимаю ее всю.
27.
В аэропорту нас встретила целая гвардия журналистов. От удивления я даже притормозила на выходе, но Никита, похоже, знавший о том, что так будет, ловко подтолкнул меня к себе и обнял за плечо.
— Не обращай внимания, просто иди. Витя уже ждет нас, — шепнул мне в ухо он, и я кивнула.
Смысла прятать опухшие глаза за стеклами очков не было. Да и весь мой внешний вид оставлял желать лучшего. Джинсы висят из-за переживаний, рукава кофты слегка растянулись, а волосы торчат кучерявым облачком из-за влажности. Но я — Юлия Лаврова, а она не сдается и не прогибается от трудностей.
Выпрямив спину и подняв голову, я встретилась глазами с Никитой — он улыбнулся мне и сказал:
— Вперед?
Мы синхронно шагнули, и тут же на нас полетел целый шквал голосов, криков, вспышек и звуков затворов:
— Юлия! Юлия! Как вы объясните просочившееся в интернет фото! Юлия! Кто был тот молодой человек?!
— Никита, Никита, пару слов…! Прокомментируйте поведение вашей невесты!
— Состоится ли свадьба? Вы все еще вместе!?
Сжав зубы до скрипа, я протискивалась через всех. Охрана аэропорта пыталась ослабить натиск, но акул было слишком много, и люди попросту не справлялись. Я абстрагировалась от всех — голоса стали белым шумом, а все вокруг расплылось. В какой-то момент рука Никиты спала с моего плеча, и я резко развернулась, чтобы найти его. И тут я увидела, как Никита бьет кулаком в челюсть стоявшему напротив него журналисту. Остальные, словно настоящие акулы, кинулись на них со вспышками, крича еще громче, словно бы Никита и тот журналист — гладиаторы на арене.
Я ринулась к Никите, хватая его за руку. Он резво развернулся — в глазах горел бешеный огонь, челюсти сжаты, зол как бык.
— Малыш! Посмотри на меня! — я схватила его обе руки, потянув на себя. — Он не стоит этого! Малыш!
В глазах Никиты начало проясняться. Он нервно облизнул губы и кинулся вперед, я побежала за ним.
Наконец, показались двери, и мы выскочили в них, наслаждаясь глотком свежего воздуха.
Никита молча тащил меня к мерседесу на обочине. Меня потрясывало мелкой дрожью, я не понимала, что только что произошло, и как с этим справиться.
Нырнув в машину, мы оба притихли. Никита смотрел в окно, а я — на Никиту.
— Что он сказал тебе..? — услышала я свой тихий, словно из вакуума, голос.
— Забудь, — сквозь зубы прошипел Никита, и я подивилась злости, возникшей в его голосе.
Поджав губы, я отвернулась к другому окну. Мимо пролетали мокрые улицы Москвы, горящие огни которых расплывались от скорости.
Дома мы были через полчаса. Поднялись в квартиру безмолвно, не смотря друг на друга. Я понимала — тот журналист сказал что-то страшное, ведь из-за ерунды, что кричали другие, Ник не стал бы так злиться.
Первым делом Никита отправился в ванную. Я слышала, как захлопнулась дверь и включилась вода. Вздохнув, я пошагала в спальню и принялась разбирать свою сумку. Письмо папы — в шкатулку. Вещи — в шкаф. Несколько фото, которые мне удалось свистнуть у мамы — на уголок зеркала. Затем, посмотрев на свое отражение, я вновь вздохнула. Кто этот человек? Где его сила и власть? Где все мужество?