— Юля! Юля! — послышалось со всех углов, как только дверь машины распахнулась. — Юля, пару слов о случившемся!
Я пошла вперед, глядя прямо перед собой. Я смотрела на мою детскую обитель и понимала, что теперь без папы это совершенно не мой дом.
Все та же веранда, обвитая виноградной лозой. То же широкое крыльцо, с которого в детстве я так часто падала. Вот и качели, которые отец смастерил для меня так давно!..
Но это не мой дом.
Папы больше нет, и все это кажется мне неправильным.
Как только я зашла внутрь, то увидела маму. Ее лицо, казалось, постарело на десять лет. Рыжеватые волосы собраны в неуклюжий пучок, а глаза опухли от слез. Ее руки тут же обвили меня, и я обняла ее в ответ. Мне было не по себе, но папа умер, и это единственное место, где я должна была сейчас находиться.
— Юлечка, дочка… — мама всплакнула, — ты такая красивая!
— Спасибо, — неловко ответила я, отпуская ее.
— Я …. Мне помогал его агент … организовать похороны и…, — мама снова разразилась слезами, а я молча стояла, понимая, что совершенно ничем не могу помочь. Из моих глаз не выкатилось и слезинки, и я кинула взгляд на лестницу, ведущую в мою комнату.
Я не была здесь уже три года. С тех пор, как все и случилось.
Я понимала, что маме нужна моя поддержка, но ничего не могла с собой поделать. Ноги сами понесли меня наверх, и спустя несколько секунд я уже стояла на пороге своей комнаты.
Здесь ничего не поменялось — моя кровать, застеленная свежим покрывалом, несколько полок на стене, большой ковер. Поток воспоминаний мгновенно окутал меня, и я немедленно отступила назад, в коридор, чтобы не позволить им меня захватить.
Напрасно я думала, что боль проходит. Она никогда не пройдет, а лишь притупится, но стоит вам только вспомнить о ней, как она вернется с новой силой.
С новой, совершенно дерзкой и невероятно мощной силой, неподвластной никому.
Она съест тебя изнутри, и ты ничего. Никогда. Не сможешь. С этим. Сделать.
— Сегодня в семь? Я буду там! — ответил я и отключился.
— Что, снова тренировка? — поинтересовалась моя девушка, и я обреченно кивнул.
— Мне уже в печенках этот футбол!
— Боже, у меня все вещи в песке! — возмущенно проговорила Юля, вытаскивая из чемодана короткие шортики, которые я, к ее немилости, стянул с нее и бросил в кучу песка.
— Котенок, тебе грех жаловаться, — лукаво улыбнулся я, стрельнув в нее взглядом.
— Ой! — она ответила мне таким же взглядом и тут же расплылась в улыбке. — Я постираю их, и будут как новенькие. Спасибо, что вытащил меня.
Ее руки обвили мою шею, и я вдохнул запах ее волос. Как я любил ее.
— Всегда пожалуйста, Юля…
— Так странно, когда ты зовешь меня по имени, — вдруг сказала она, — я так привыкла к «котенку», что совсем забыла, что у меня есть имя для тебя.
— Я буду звать тебя так, как хочешь ты, — ласково ответил я, наклоняясь к ней и нежно целуя в щеку.
— Хмм, — она послала мне игривый взгляд. — Только звать? А может, и делать то, что я захочу?
— Всенепременно, — проговорил я и скользнул рукой по ее груди. — А что ты хочешь?
— Ну… — она сделала вид, что задумалась. — Например, тебя.
— Всего-то? — я притворно усмехнулся. — Это самая легкая задача!
— Неужели? — ее губы нашли мои, и мы слились в поцелуе. Я любил ее так сильно. Так сильно, что сводило все тело.
Она всегда будет моей. Несмотря ни на что.
7.
Дождь лил как из ведра весь день. Я не смогла оставаться у себя в комнате, и попросила маму постелить мне на диване. На любимом папином коричневом диване — мягком и старом — я чувствовала себя так, словно он все еще здесь и обнимает меня.
Спустя три часа моего сна с дороги, я проснулась и обнаружила маму на кухне — она пекла мой любимый тыквенный пирог, и я вдохнула с детства знакомый запах.
— Я разбудила тебя?.. Ох, гремела, наверное, как сумасшедшая… — мама, заприметив меня на пороге, всплеснула руками. Я подарила ей слегка вымученную улыбку, но покачала головой:
— Нет, ты не разбудила. Как вкусно пахнет…
— Твой любимый, — мама просто улыбнулась мне, но улыбка не затронула ее грустных карих глаз.
— Ты сегодня хоть немного отдохнула? — поинтересовалась я, залезая на высокий барный стул и, сложив руки под подбородком, повернула голову к ней.
— Да нет, что ты. Такая канитель. Телевизионщики до сих пор на лужайке, они помнут все цветы и клумбы, — мама проговорила все это на одном дыхании. — Папе бы не понравилось…
— Как он… — я не смогла произнести слово «умер». Холодок пробежался по моей спине, и я поежилась.
Мама вздохнула и отложила в сторону полотенце, все это время сжимавшее в руках. Она села на стул напротив меня, и я вновь увидела слезы в ее глазах.
— Мы не хотели тебе говорить. Неделю назад у него случился приступ… сердечный…
Я непроизвольно ахнула и прижала руки ко рту. Папу увезли в больницу, а мне даже не позвонили?!
— Вчера его должны были выписать… — кристально-чистая слеза выкатилась из ее глаза, — … но у него снова…. И врачи не смогли ничего сделать.
Мама уронила голову и залилась слезами. Я смотрела на нее и чувствовала, как горечь поднимается к горлу. Они ведь даже не сказали мне…
Я хотела кричать, закатить скандал, рвать и метать, но вместо этого я лишь молча сжала мамину руку. Слезы не шли: я не понимала, что со мной не так.
Папы больше нет. Он не обнимет меня крепко, не поцелует в лоб и не спросит, как мои дела. Он не выйдет на крыльцо и не помашет мне рукой, когда я уезжаю от них. Не скажет больше заумных фраз.
Ничего мне больше не скажет. И я виновата в этом. Я оставила их на три года, три гребаных года я не видела их из-за своего страха вернуться, а теперь я не увижу папу больше никогда.
Но даже прокрутив в голове все это, я не смогла вызвать слезы. Они не шли.
Тишину, нарушаемую лишь всхлипами мамы, разрезал противный звук телефона. Мама, спохватившись, подскочила и побежала отвечать. Я осталась сидеть за стойкой, совершенно разбитая и уничтоженная. Морально мне было очень тяжело и неспокойно.
С улицы слышался гомон людей, и я, соскользнув со стула, подошла к окну и приоткрыла штору. Они не уменьшались: более того, такое ощущение, что люди, как мотыльки, слетались сюда, словно на свет.
Так продолжалось до самой глубокой ночи, и я сидела у окна до тех пор, пока последний, самый назойливый журналист, не унес ноги с нашей лужайки.
В доме стояла полная тишина. Мама ушла спать давным-давно, и я уже дважды заходила к ней в комнату и проверяла, как она спит. Все детство она делала это для меня, а теперь пора было отплатить той же монетой.
И сейчас, спустившись вниз, я стащила с вешалки старую отцовскую куртку и вышла под дождь. Села на мокрые качели и уперлась ногами в размокшую лужайку. Дунул ветер, и я поежилась. Погода совершенно испортилась.
Темное небо нависало надо мной, все видя. Я подняла голову и позволила крупным каплям падать на мое измученное тяжелым днем лицо. Как так получилось, что я — такая гордящаяся своей семьей — потеряла главного человека из нее? Как? Почему все должно было случиться именно так?
Сжав руками цепи, я качнулась назад и прикрыла глаза. Сразу же вспомнилось детство, и то, как папа впервые качал меня на них. Грудь сковало спазмом, и я глубоко вздохнула. Папа, папочка…!
Так хочется сейчас открыть глаза, повернуть голову и увидеть его, сидящего на веранде в своем твидовом пиджаке и читающего какую-нибудь научную книгу. Увидеть, как он поднимет голову и посмотрит на меня ласковым взглядом, подмигнет и вновь углубится в чтение.
Хочется, но слишком многого.
Я смотрела перед собой, а дождь все капал и капал, заливаясь за шиворот куртки, намочив мои и без того мокрые ноги. Около крыльца образовались неровные лужи, и я подумала, как завтра мама будет расстроена, увидев, что ее идеально постриженный газон помят грязными ногами журналистов. Им лишь бы набрать побольше противных слухов и вестей, опошлить все. Я не сомневалась: завтра во всех газетах на первой полосе будет красоваться моя фотография, и фотография моего папы. Весь мир будет оповещен: умер известный писатель-фантаст.
Засунув руки в карманы, я вдруг нащупала внутри них какую-то пачку. Нахмурившись, вытащила. Это были его сигареты, а внутрь как обычно засунута зажигалка. Вытащив одну из сигарет, я подожгла ее кончик и увидела, как он ярко загорелся. Втянув горьковатый дым, я сдержала кашель и выдохнула его. Как он курил их — они же такие жесткие! Но я снова втянула дым. Может, и глупо, но так мне казалось, что он где-то поблизости, и пускает этот дым, окружая меня им, обволакивая.
Дождь потушил сигарету довольно быстро, а новую закуривать я не стала. Послышался шум шин подъезжающей машины. Я вскочила с качели и пошагала к крыльцу. Снова какой-нибудь жаждущий славы журналист решил попытать счастья и заснять нас? Злоба душила меня. Как они могут?!
Машина остановилась напротив нашего дома, и тут я с запозданием подумала, что даже не обратила внимания на то, что должно было меня привлечь сразу же, как только я приехала. Я была настолько поглощена горем, что совершенно забыла о доме напротив нашего. Спазм схватил мое горло, и на мгновение я подумала спрятаться на веранде и никогда больше не выходить. Открылась дверь, и из салона показалась широкая спина. Нет, только не это.
Громкий хлопок раздался на всю улицу — человек со злостью захлопнул дверь и, поправив на плече что-то, похожее на сумку, направился к крыльцу. От хлопка зажегся свет придорожного фонаря, и фигура, вышедшая из машины, осветилась им.
И тут я забыла, как дышать.
— Юля, доброе утро! — я спускался с лестницы и увидел ее в дверях. Мама открыла быстрее меня, и я немного разочаровался, что первым, кого она увидела сегодня, был не я.
— Здравствуйте, теть Нин, — ее лучистая улыбка осветила все вокруг, и я невольно улыбнулся, зная, что меня она еще не заметила.
С моего ракурса было видно, как на солнце мерцают ее медные волосы. Молочно-белая кожа будто светится изнутри, и я не видел ничего красивее, чем ее губы ото сна. Мягкие и полные, они манили меня целовать их и никогда не переставать.