попытка что-то с собой сделать.

Она многозначительно смотрит на меня.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

И я знаю. Но как я должен объяснять, что встреча с Верой помогла мне понять, что

я живу неправильной жизнью? Это ничего не будет значить для Изабель, а только лишь

подольет масла в огонь.

— Где Хлоя Энн? — спрашиваю я, меняя тему разговора.

— Наверху.

— Что? Ты позвала меня сюда для выяснения отношений в то время, как она

находится наверху? — У меня сжимается горло, и я вытягиваю шею, чтобы посмотреть на

лестницу. К счастью, Хлои Энн на ней нет. — Как ты смеешь позволять ей быть

впутанной в это? Тебе не кажется, что она через слишком многое прошла?

Она пожимает плечами и постукивает накрашенными ногтями по своим тонким

губам.

— Ну, я уверена, что она к этому уже привыкла. Это не сравнится с тем, когда тебя

выставляют идиоткой перед целой страной. Господи, Матео! С какой девушкой ты

встречаешься, а? Заставляешь мою маленькую девочку так плакать.

Мои кулаки сжимаются и разжимаются.

— Маленькие девочки все время плачут. Вера ничего не сделала.

— Кроме того, что украла у нее отца. Вот что она сделала.

— Ты не понимаешь.

— Нет, не понимаю. И я этому рада. Если бы я понимала тебя и твою мотивацию, это означало бы, что у меня змеиное мышление.

— Уверена, что у тебя оно не такое?

— Следи за собой, Матео. Вот что я имею в виду. – То, как она смотрит на меня, отражает ее сущность рептилии, каковой она, по ее словам, не является, я знаю, что она

говорит серьезно. — Не принуждай меня изменить для тебя порядок вещей, потому что я

так и сделаю.

— Ты мне угрожаешь?

Она смотрит на свои остроносые туфли.

— Нет, не угрожаю. И знаю, что мне стоило бы состряпать против тебя хорошее

дело, если бы я захотела забрать у тебя Хлою Энн. Ты честно получил свои права, не так

ли? — она смотрит вверх и мы оба знаем, что она сейчас говорит о деньгах, которые я ей

заплатил. — Но если я снова увижу что-то подобное, не могу обещать того, что другие

люди не предпримут каких-либо действий.

— Действий? О чем, мать твою, ты говоришь? Другие люди?

Она поднимает одну бровь и ее губ касается ехидная ухмылка. Я знаю, что она

имеет в виду, в частности касаемо людей. Ее семья. Голубая кровь, принадлежащая к

членам королевской семьи Испании, самый пафосный, злейший свояк, который только

может существовать.

— Просто держи мою дочь подальше от газетчиков. И себя тоже. Если меня или

мою семью снова протащат по грязи, на этот раз все будет не так просто. Ты же знаешь, что ты и так легко отделался?

Я двигаю челюстью вперед и назад, чтобы успокоиться, но ничего не произношу. Я

просто обхожу Изабель и ухожу. Но когда я подхожу машине и слышу, как захлопывается

дверь, я не могу совладать с собой и поворачиваюсь. Во втором окне я замечаю Хлою

Энн, она прижимает к себе плюшевую Панду, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

Мое сердце разбивается на куски. Я поднимаю руку, чтобы помахать ей, но она

просто отворачивается и отходит от окна, исчезая в темноте комнаты. Все принимает

такой оборот, что я не могу сломаться, мне нельзя отступить. Я забираюсь в машину и

даю себе несколько минут, чтобы восстановить самообладание, замедлить биение сердца

и отпустить тупую боль внутри. Изабель была права. Я легко отделался. Все, что было

раньше, кажется таким легким по сравнению с нынешней болью и болью, которая, я знаю, последует дальше.

Глава 7

Я начинаю чувствовать себя словно заключенный в своем собственном доме. Я не

придаю этому большого значения, но Вера кажется беспокойной, как зверь в клетке.

Когда я вернулся от Изабель, мы решили не давать шанса снова нас сфотографировать и

остались вечером дома. Мы заказали жирную китайскую еду и прикончили две бутылки

дорогущего вина из моего импровизированного погреба в шкафу, но я знаю, что Вере так

и хочется выйти из дома и оттянуться. Она слегка пьяна, как и я, и, хотя мы чувствуем

себя расслабленными, все же знаю, что это временное чувство. Это временная мера, но

оправданная. Нам сейчас нужно игнорировать эти проблемы.

Поздно вечером звонит телефон и это снова Изабель. Я вздыхаю, устало глядя на

Веру и она, кивая, удаляется с бокалом вина в ванную. Ей не нужно оставлять меня

одного, но меня заставляет чувствовать себя лучше тот факт, что она находится за

пределами слышимости потенциально мерзких слов моей бывшей.

К счастью, Изабель говорит кратко. Она говорит, что забирает Хлою Энн

повидаться с ее родителями на выходных, и я не смогу увидеться с ней. Обычно я бы с

ней начал спорить, но сейчас просто смирился с этим. Меня оправданно беспокоит, что

это может стать новой системой в наших отношениях, но в этот самый момент я не

чувствую, что твердо стою на ногах. Вино в любом случае не поможет мне выиграть в

какой-либо битве.

— Фурия в аду – ничто по сравнению с брошенной женщиной.

Повернувшись в кресле и пряча телефон в карман, я с любопытством смотрю на

подходящую ко мне Веру. Еще одна английская поговорка, которую я не знаю.

— Боюсь, я не понимаю.

Она дарит мне нежную, но уставшую улыбку, и садится на подлокотник кресла. Я

мгновенно оборачиваю свои руки вокруг талии и опускаю девушку к себе на колени, где

она расслабляется и пьяно хихикает, волосы скрывают ее ехидную ухмылку.

— Поясни, — требую я, — или я буду наказывать тебя поцелуями.

Она поднимает удивлённо брови.

— Сопровождаемые наказанием членом?

Я пожал плечами, радуясь ее игривому настроению.

— Это можно устроить. Теперь растолкуй мне, моя Эстрелла.

Она вздыхает и утыкается губами в мою шею. Я не могу сдержать ни легкого

стона, вырывающегося из меня, ни твердеющего ствола, упирающегося в ее попку. Это

будет приятное, такое приятное ощущение – просто отдаться физическому наслаждению, отбросить все душевные терзания прочь. Я закрываю глаза и борюсь с желанием сгрести

ее в охапку и унести в спальню, к единственному известному мне способу заставить ее

чувствовать себя в безопасности и удовлетворенной, единственному способу скрыться в

такое время, как это.

— Фурия в аду – ничто по сравнению с брошенной женщиной, — говорит она

напротив моей шеи, — это поговорка. Не знаю, откуда она, но она говорит о том, что нет

ничего более пугающего разозленной суки. — Она замолкает, втягивая воздух, и я знаю о

ее страхе, будто Вера сказала что-то дурное. — Прости, — добавляет быстро, и я

чувствую, как напрягается ее тело под моими пальцами. — Я не имела в виду, что Изабель

– сука.

Она все еще, по ее словам, такая капризная в эти дни, как будто во второй раз ищет

смысл своего бытия. Я положил руку на ее затылок, позволяя волосам струиться между

моими пальцами.

— Я знаю, — заверяю ее. — И да, она – сука.

И это я еще преуменьшил.

— Разве ты можешь ее в этом винить? — спрашивает она, голос повышается на

несколько тонов, и, когда она отстраняется от меня, я вижу слезы на ее глазах. Это

разбивает мне сердце. Я начинаю уставать от ощущения постоянно разбитого сердца и

знаю, что в скором времени это не изменится. Каждый день новая проблема сваливается

на нас и в сердце появляется новая трещина.

— Нет, — честно отвечаю. – Я не могу судить ее.

Между нами повисает тишина, тяжелая, как полог. Вера наконец прочищает горло.

— Ей будет больно еще долгое время, — говорит Вера. — Она будет зла. Это не

пройдет. Я думала, что все уже позади, что она будет двигаться дальше. Вы в разводе уже

год и, если она все еще злится весь этот год...

— Она злится из-за моего возвращения в Атлетико, — отвечаю я. — Она злится из-

за папарацци, что они снова нас преследуют. Она злится, что она будет выставлена

идиоткой. Если бы я просто повесил голову, она бы этого не делала.

— Но ты не можешь проживать свою жизнь в страхе, Матео, — говорит она.

Я улыбаюсь Вере и убираю с ее лица волосы, подсвеченные закатным солнцем.

— Так же, как и ты.

Она облокачивается на меня – впитываясь, подчиняясь, сливаясь. Она моя вторая

кожа. Она – часть меня, от которой я не могу оторваться. Я молюсь, чтобы мне никогда и

не пришлось. Я молюсь, чтобы мы выстояли. Какие бы преграды не встретились нам на

пути.

И я могу почувствовать приближение этого напряжения, бури, вздымающейся

каждый день. Я так сильно боюсь, что мой план не сработает или, когда она выяснит, что

не сможет найти работу и пойти учиться. Я так боюсь, что звезды однажды отберут ее

сияние у меня.

Я беру ее на руки и она, со всеми своими мягкими формами, весит не больше

перышка. Я несу ее по коридору, в спальню и на кровать. Она сияет в охристом свете, проникающем с улицы, через окно, и в очень короткий период мы оба обнажены, я

возвышаюсь над ней, поднимаю ее руки над головой и насыщаюсь телом, как самым

красивым, изысканным вином.

Я буду насыщаться ею, пока это все не закончится, поглощать, пока это все, что

нам остается. Я толкаюсь в нее и позволяю своему голоду взять верх, позволяю своему

голоду отнести нас в лучшее место.

Жарко, медленно и быстротечно. Быстротечно.

Проснувшись на следующее утро в объятиях друг друга, мы видим, что солнце уже

светит в окна и такое чувство, что только мы и есть друг у друга, и ничего больше не

осталось.

Возможно, так оно всегда и было.

***

Погружаюсь в работу. Приезжаю на стадион рано и уезжаю поздно, но даже это не

отпугивает фотографов, которые иногда ждут на дороге, чтобы мельком увидеть меня. Я

не могу этого понять, почему фото меня, даже просто забирающегося в машину, так много

значит для них, но со временем я перестал стараться понять.

Вера тоже занимается делом, заполняя бумаги для обучения и прячась. Несколько

раз Клаудия звонила и приходила, тогда они развлекались, напиваясь и танцуя в гостиной.

Я начинаю чувствовать себя родителем, растящим ребенка. Она даже перестала брать

уроки испанского, вместо этого языку учу я. Так же сильно, как не люблю, когда Вера

уходит на прогулку, я понимаю, что ей нужно оторваться и повеселиться. Она слишком