Как никогда прежде, Кей осознал правоту «призраков». Они бросили дерзкий вызов природе, сумели преодолеть ее извечные ограничения. А что если обобществить интеллект? Интеллектуальный коммунизм — не следующая ли это ступень в совершенствовании общества?

Кей поделился мыслями с Сарпом. В последнее время они еще более сдружились.

Частое мыслеобщение высветило их друг для друга. Между ними не существовало недомолвок.

— Замечательная идея! — одобрил Сарп. — Странно, что мы до этого не додумались… По сути дела, вы предложили модель принципиально нового общества, где интеллектуальный потенциал каждого принадлежит всем и личность обладает интеллектом коллектива. Философы мечтали о гармонии отношений между личностью и обществом, о всеобщем равенстве. Но какое могло быть равенство при различии способностей! «От каждого по способностям, каждому по потребностям». Вы развили эту формулу, уравняв возможности индивида!

— Меня одолевают сомнения, — признался Кей. — А не получится ли вместо равенства уравниловка, как бывало в прошлом. Ведь мало провозгласить: «С сегодняшнего дня все люди равны!» — Понимаю, что вы имеете в виду. Опасаетесь, не угрожает ли интеллекту стандартизация, — копий множество и ни одного оригинала? Да, такое «равенство» стало бы катастрофой. Даже гениальная одинаковость означает распад личности. Так?

— Вот именно. Допустим, мой интеллект вобрал в себя интеллекты всех людей.

И то же произошло с остальными. Не появятся ли сотни, а впоследствии миллионы, миллиарды совершенно одинаковых Кеев, Сарпов, Горнов? И зачем тогда общаться друг с другом, если каждый может сказать о себе: «Я это они»?

— Ваши опасения беспочвенны, — возразил Сарп. Мочь вовсе не означает быть.

Боюсь, вы все еще в плену прежних представлений.

— То есть?

— Рассматриваете коллективный мозг как усовершенствованное подобие мозга отдельного человека. И арифметически складываете интеллекты индивидов в интеллект системы.

— А разве не так? — удивился Кей.

— Увы, здесь нужна не арифметика, а векторная алгебра в самом сложном виде.

Мозг человека содержит один информационный канал, не так ли? Никто не в состоянии одновременно читать стихи, петь, разговаривать, отдавать распоряжения — это делается поочередно. Коллективный же мозг — система с множеством параллельно действующих каналов. Однако, став ее частью и получив возможность информационного обмена с остальными частями, вовсе не обязательно разом задействовать все каналы. Теоретически вы можете так поступить. Только зачем?

— Но если я все же захочу воплотить в своем сознании личности всех людей?

— Воплощайте сколько угодно! Ручаюсь, это быстро вам надоест!

— А если все пожелают стать, скажем, Сарпами?

— Пожалуйста! Только вероятностные законы вряд ли допустят такое. Другое дело, когда вам понадобится воспользоваться знаниями, опытом или мировосприятием Сарпа, Зура, Эрта, взглянуть на окружающее их глазами.

Тогда вы присоедините их личности к своей. Но в основе останетесь самим собой. И они будут связаны не только с вами. Возникнет множество перекрестных связей, живое, динамичное, непрестанно изменяющееся.

— Значит, если возникнет необходимость в помощи… — … То десятки, сотни Кеев, Горнов, Угров окажут ее любому, кто в ней нуждается.

— А сохраним ли мы при этом свободу личности? — продолжал сомневаться Кей.

— Вас смущает возможность позаимствовать чужую личность, не испросив согласия? — уточнил Сарп.

— А вас нет?

— Коллективное мышление несовместимо с психологией собственника. Тут уж или — или. Но неужели вы…

— Нет, нет! — поспешил оправдаться Кей. — Я затеял этот диспут, чтобы до конца разобраться во всем. Итак, коллективный мозг имеет множество личностных воплощений. И эти воплощения столь же разнообразны, как и сами личности. Так?

— Я бы еще подчеркнул вероятностный элемент воплощений, устраняющий угрозу стандартизации интеллекта.

— Теперь вопрос, как отнесутся к нашему замыслу остальные…

— «Призраки»? С людьми вы уже не считаетесь? — поддел Сарп.

Кей смутился.

— Вы нащупали мое больное место. Я и сам ловлю себя на том, что отвыкаю от общения с людьми. Даже с Интой. А я ведь по-прежнему люблю ее.

— Так поделитесь с людьми электронным подсознанием!

— Людей слишком мало, чтобы подвергать их опасности. Где гарантия, что все сойдет благополучно для психики? Вот испытаю на себе как следует, и тогда…

— Похвальная осторожность, — с едва уловимой иронией отозвался Сарп. — Не зря вы как-то упомянули, что избегаете ненужного риска.

— Корлис однажды обвинил меня в трусости…

— Нет, вы не трус, — со странной интонацией заметил «призрак». Вы человек отчаянной смелости. И все же… Есть в этой отваге что-то граничащее с трусостью. Не пойму, что именно… … До обидного просто и буднично осуществилась задумка Кея. «Призраки» приняли ее так, словно она уже давно вызревала в их собственных умах, и вот теперь пришло для нее время.

Никаких технических новшеств не потребовалось. Серия экспериментов в ускоренном масштабе времени, несколько проб на добровольцах, среди которых, разумеется, были Кей с Сарпом, затем первое опытное включение в полном объеме, и коллективный интеллект начал действовать!

Кей наслаждался обретенной им интеллектуальной мощью. Повторилось то, что он испытал, впервые подключив к мозгу электронное подсознание, но уже на новом, неизмеримо более высоком уровне. И опять он заново узнавал себя, сначала робко, а затем все более уверенно примеряя к себе многочисленные воплощения коллективного интеллекта.

Это превратилось в своего рода игру ума, игру увлекательную и даже азартную. Она поглотила его, оторвала от реального мира.

И Кей забыл, ради чего он предпринял дерзкую попытку перестроить человеческое мышление. Забыл о самом человеке. Инстинкт исследователя, первооткрывателя на время, пусть исчисляемое днями, вошел в противоречие с нравственностью. Обретя недоступную ему прежде дальнозоркость мысли, он выпустил из поля зрения близкое, не смог разглядеть приблизившуюся вплотную беду…

В задумчивости стоял Ктор над хрустальным саркофагом Джонамо. Смерть Строма вызвала в его душе трагический резонанс. Она ассоциировалась и с тоской по непробудно спящей Джонамо, и с мрачными раздумьями о почти уже прожитой жизни.

Ктор вглядывался в безмятежное, нестареющее лицо жены. Неужели за его дорогими чертами — пустота, бездумность, холод небытия? Книга со стертыми строками, погасший огонь, оборванная струна…

Он был близок к отчаянию. Больше не верил Боргу. При мысли об этом чванливом старце его охватывала злоба. Как можно столь безответственно распоряжаться чужой жизнью?! К тому же жизнью женщины — красивой, чистой, любимой, которая могла бы стать матерью, взрастить трепетный стебелек, устремленный в будущее. И это человек, провозглашенный великим ученым? Нет, маразматик, утративший остатки ума!

Игин тоже вызывал у него неприятное чувство, хотя Ктор и старался пересилить себя. Как ловко он притворялся, что приехал на их свадьбу, а сам выжидал момент, когда можно будет действовать наверняка… Бедная, доверчивая Джонамо!

Игин косвенно виноват и в смерти Строма: если бы не обида на изменившего ему друга, тот не стал бы действовать так опрометчиво. Не стал бы?

Вот здесь Ктор не мог кривить душой. Поступок Строма вполне соответствовал его импульсивному характеру. Что-то подобное уже произошло с ним в молодости. Тогда, кажется, взорвался хроно-компрессор: Стром экспериментировал с полем времени, хотя его предупреждали об опасности.

Сложное чувство испытывал Председатель к покойному футурологу. Не забылись ни его граничивший с хулиганством демарш, ни собственная близорукость. А ведь все могло сложиться иначе. Они могли бы стать друзьями — полярное различие характеров не помешало бы этому. А что помешало? Не соприкоснулись их судьбы, а пересеклись под прямым углом, и в этом повинен сам Ктор.