— Какой из меня певец?.. Еще с детства медведь на ухо наступил. А ты разве поешь? Я и не знал.

— Да немного.

И Владимир запел. Коля даже онемел от неожиданности. Сильный, глубокий баритон с мягкими, шелковистыми оттенками рокотал над волнами Днепра, придавая новые, яркие краски любимой, общеизвестной песне. Он будил воображение, словно дорисовывая в ней то, что Коля видел вокруг себя, но до сих пор это было не таким ярким и волнующим.

А Днепр действительно бушевал, клокотал вокруг них, и ветер в темноте бил теплыми брызгами по взмокшим лицам. Реальность и песня сплетались между собой в единое целое, и уже казалось, что волны плещутся не вокруг них, а где-то глубоко в груди, омывая теплыми струйками Колино сердце. Коля был почти уверен, что такого голоса, такого пения он не слышал никогда. Возможно, на него повлияла также необычность обстановки, но Владимир действительно пел замечательно. Когда он закончил, Коля еще долго не мог произнести ни слова. Наконец тихо, едва слышно прошептал:

— Как же здорово! — И, схватив Владимира за плечи, крепко потряс его, выкрикивая: — Володька! Не буду учить тебя сталеварению. Ни за какую цену.

— Вот так! — Удивился Владимир. — Это почему же?..

— В консерваторию!.. Только в консерваторию!.. Слышишь?

— Да, придумаешь! — Отмахнулся Владимир. — Самому для себя спеть иногда хочется. А специально...

Было уже поздно. Дождь не утихал. Хотелось спать, но лодку, как и раньше, било волной о баржу, и поэтому о сне не могло быть и речи. Но вот дождь прекратился. Парни выплыли из-под баржи и причалили к берегу. Они даже толком не представляли себе, сколько проплыли и где остановились. Песок, трава, прибрежные деревья были мокрые, с ветвей падали на них большие, холодные капли. Туман стал еще гуще, и они натыкались то на дубовые пни, то на корни, тянущиеся до самой воды.

— Здесь и придется заночевать, — сказал Коля, скрестив весла и пытаясь закрепить на них плащ-палатку.

Владимир надел Колину майку и пиджак, а Коля остался в одной рубашке. Укрыться было нечем. Они убрали верхний шар мокрого песка, прижались друг к другу, засыпали себя сухим песком и вскоре задремали.

Виктор Сотник приехал в родной город поздно ночью. С час пришлось сидеть на чемодане в вестибюле гостиницы, пока освободился номер. Председатель комиссии и еще один работник министерства получили номера на полчаса раньше и сейчас, наверное, уже спали. И почему бы им не спать? Для них этот город был похож на десяток других промышленных центров, что они объехали за последние полтора месяца. Как жаль, что пароход прибыл ночью! Если бы это был день или даже вечер, Виктор сдал бы чемодан в хранение и пошел бы бродить по памятным с детства улицам. Узнает ли он их? Ведь город сгорел почти дотла, а сейчас, когда они проезжали на такси от речного порта до гостиницы, Виктор заметил, что на улицах не видно ни одного сгоревшего дома. Он узнавал улицы только по их расположению и направлению. На углу увидел почтамт, общий вид которого почти не изменился. Наверное, он сохранился после войны или был реставрирован.

Отель находился недалеко от вокзала. Внешний вид его также был близок к тому, каким Виктор его знал, но внутреннее оформление значительно отличалось — все было богаче, красивее, начиная от зеркал и ковров и заканчивая лепкой на стенах и потолке.

Дежурный администратор — черноволосая женщина — повела его в номер. Виктору не хотелось замыкаться одному в четырех стенах. Может, спуститься на первый этаж и хоть полчаса поговорить с администратором?.. Он так и сделал. Молодая черноволосая женщина дремала, склонившись на стол у телефонного аппарата. Когда он заговорил с нею, она подняла глаза и не совсем деликатно ответила:

— Пора спать. У нас режим.

Виктор сел в глубокое кресло, задумался. Администратору, наверное, было неудобно дремать в присутствии постороннего, и женщина, протерев глаза, недовольно взялась за телефонную трубку, набирая какой-то номер.

— Маша, который час?.. Четверть третьего? Спасибо. Конечно, не сплю. Не имею права. И здесь некоторые бессонницей страдают.

Виктор улыбнулся. Белокурый, тридцатипятилетний, он казался почти юношей.

— Скажите, пожалуйста, вы не футболист?..

— Почему вы так думаете?

Виктора удивил этот вопрос симпатичной женщины, которая так героически боролась со своей незаконной сонливостью.

— Просто так. Вы похожи на спортсмена.

— А разве все спортсмены — футболисты?

— Не все. Только футболиста сразу узнаешь. Они даже улыбаются как-то особенно.

Виктору не хотелось спорить на эту тему. Ему гораздо интереснее было расспросить о городе, о тех изменениях, которые произошли в нем больше, чем за десять лет.

— Скажите, пожалуйста, а театр сохранился?

— Какой театр? — Удивилась женщина. — А что ему грозило?

— Война, конечно.

— Война?.. Когда это было! Говорят, что театр теперь новый. А я его только таким и знаю. Хороший театр.

Виктор понял, что эта женщина приехала сюда после войны и знала этот город таким, каким он его никогда не видел. Он поднялся на второй этаж, зашел в номер и лег на широкую кровать с трубчатыми медными дугами.

Может, выйти сейчас и пойти по ночным улицам?.. Нет, пожалуй, не стоит. К тому же ему надо хоть немного заснуть — завтра его, как и других членов комиссии, ждет работа.

Какой же стала теперь Валентина?.. Дважды он писал ей, но не получил ответа. Да не безумием ли было обращаться к ней с письмами? Какое он имел на это право?.. Отправляя письма, он был почти уверен, что никакого ответа не получит.

В полседьмого в открытые окна отеля донеслись сначала единичные голоса, а потом топот сотен ног на асфальте улиц. Виктор подошел к окну. На улицах происходила какая-то непонятная демонстрация. Ни флагов, ни лозунгов, ни праздничных нарядов — ничего того, что можно увидеть на всех демонстрациях. Рабочие и работницы были одеты в рабочие спецовки. Откуда эта демонстрация?.. Но вот Виктор вспомнил расписание пригородной железной дороги, висевшее в вестибюле гостиницы. В двадцать минут седьмого к вокзалу прибывало несколько рабочих поездов, и из них выходили люди, спешащие на заводы и фабрики города.

Виктор встал, умылся, оделся. Постучал в номер председателя комиссии. Он понимал, что тот уже не спит. За дверью зашуршало, щелкнул ключ, дверь открылась.

— Пожалуйста, заходите.

Председатель министерской комиссии Дмитрий Афанасьевич был старше Виктора лет на двадцать. Высокий, костлявый, с бледным, изможденным лицом, он ходил по номеру в зеленых войлочных ботинках, пожалуй, самого большого размера, какие только существуют, и в серой полосатой пижаме.

— Не спится, товарищ Сотник? В родной город приехали? Понимаю, понимаю. Сколько не были?.. Более десяти лет? Так вы же мальчиком отсюда ушли?.. Вот как!.. До двух часов дня вы свободны. В два надо поехать на один завод. Там у них, кажется, с рационализаторскими предложениями неладно. Надо помочь людям... На металлургическом, говорят, кто-то вашей темой занимается. Там надо будет дольше посидеть.

Главной задачей комиссии было ознакомление с новаторскими предложениями и проектами на заводах страны, оказание помощи местным изобретателям, продвижение разумных и полезных проектов в жизнь. Виктор хоть и не был работником министерства, но его, как опытного инженера-рационализатора, назначили в эту комиссию, и вот уже полтора месяца он ездил по заводам Урала, Донбасса, Приднепровья. Еще в начале их поездки было известно, что комиссии придется побывать в его родном городе. Он и ждал этого, и опасался. Ведь он хорошо осознает, что встреча с Валентиной неизбежна. Какой она будет, эта встреча? И вдруг, как укол в сердце, — неужели он не знает, какой она будет? Забыла его Валентина, давно забыла...