Подчас это сопряжено с прямым искажением исторических фактов. Поскольку биоцентристы отрицают масштабные антропогенные кризисы в прошлом, неолитическая революция трактуется ими как грехопадение, а земледелец и скотовод – «экологические контрреволюционеры» – выскакивают, как черти из табакерки. Между тем, согласно данным археологии, в палеолите влияние человека на природу носило по преимуществу разрушительный характер и, когда оно превысило репродуктивные возможности биосферы, разразился тяжелый кризис. Конструктивным следствием этого кризиса, как мы видели (см. разделы 2.6, 2.7), и стал неолит – начало «сотрудничества» человека с природой, по Г. Чайлду.

Прежде люди только брали у природы, а в неолите начали вкладывать в нее трудовые усилия, перестраивая среду в соответствии с растущими материальными и духовными потребностями. Они повышали совокупное разнообразие социоприродных систем за счет ограничения разнообразия природной составляющей: окружали себя искусственно выведенными животными и растениями, выпалывали сорняки, оттесняли опасных хищников, ядовитых змей и насекомых [2].

Таким образом, биоценозы антропоцентризировались и антропоморфизировались, их элементный состав, поведение и рефлексы животных адаптировались к усиливающимся признакам человеческого присутствия. Одновременно наши предки учились контролировать природные импульсы собственного организма, сублимируя их в социально приемлемые действия и организуя свой внутренний мир согласно изменяющимся ценностям культуры, а культура, ассимилируя опыт антропогенных катастроф, вырабатывала эффективные модели управления природными процессами.

Экологу трудно принять подобные соображения до тех пор, пока он работает в парадигме классического естествознания, для которого категории, связанные с субъектностью – управление, цель, информация, ценность, интеллект, история, – чужеродны. Только освоив концептуальный аппарат постнеклассической науки, можно разобраться, каким образом усложняющаяся социоприродная система способна образовывать новые объективные закономерности, включающие сознательное действие.

Первым прорывом в эту сферу из области классического естествознания стал мысленный эксперимент Дж. Г. Максвелла. Мы рассмотрим его в следующем подразделе, исследуя, каким образом творческое мышление внедряется в систему универсальных причинно-следственных зависимостей и преобразует их своим вмешательством.

[1] Например, если бы разница в массах протона и нейтрона несколько отличалась от действительной, был бы невозможен нуклеосинтез; при ином соотношении масс протона и электрона не могли бы устойчиво существовать атомы; при константе сильного взаимодействия на 10% выше наблюдаемой весь водород быстро превращался бы в гелий и т.д. и т.п. Физики указывают на десятки обстоятельств, которые могут считаться более или менее случайными, но удивительное совпадение которых абсолютно необходимо для существования органических молекул.

[2] Труднее обстояло дело с болезнетворными микроорганизмами: напомню (см. разделы 1.1, 2.2), что с появлением животноводства их разнообразие существенно возросло. Выяснение механизма воздействия вирусов, бацилл и бактерий на человека и разработка химических и прочих мер противодействия (включая личную гигиену) – дело последних двух столетий.

В 60-е годы ХХ века ученые обнаружили в пустынном районе Австралии незнакомое племя и смогли уговорить аборигенов приехать с ними в город. Гости с удивлением и испугом смотрели на высокие здания, автомобили, корабли, радиоприемник и телевизор, но по-настоящему потрясающее впечатление произвела на них… спичка, которую, закуривая, зажег один из ученых [Беркинблит М.Б., Петровский А.В., 1968].

Такие забавные случаи, часто приводимые этнографами, психологически и философски весьма поучительны. Для первобытного человека спичка оказывается бульшим чудом, чем автомобиль или телевизор. Она «непонятна» ровно настолько, чтобы вызвать активное любопытство, удивление и интерес, тогда как телевизор – механизм чересчур далекий от понимания, так что туземец, попав в городскую среду, скорее привыкает к нему, чем успевает по-настоящему удивиться. Статусом чуда в его глазах не обладают и привычные явления природы. Они либо давно объяснены в системе магического знания, либо не интересны. Соответственно, на вопрос о причинах (например: почему Солнце ежедневно поднимается на востоке и опускается на западе?) туземцы либо дают исчерпывающий ответ, либо безразлично отвечают «мы не знаем», «это происходит само собой», либо проявляют раздражение: «Только очень глупый человек может спрашивать об этом. Так было всегда» [Анисимов А.Ф., 1966], [Шахнович М.И.,1971].

Сильно ли отличаются от этого типичные реакции современного горожанина? В самолете или телевизоре нет ничего чудесного, так как механизм этих явлений, якобы, понятен (хотя немногие готовы его основательно объяснить). Компьютер пока еще поражает взрослого человека в первые недели работы, но с освоением сотни элементарных операций наступает иллюзия понятности. Растущий цветок и поющая птица с детства так же привычны, как автомобиль, а школьные учителя успели убедить нас, что механизмы всех этих явлений хорошо известны «науке». Иногда удивляют фокусы выдающихся циркачей, но мы уверены, что за ними кроется всего лишь «ловкость рук». Некоторые из наших современников в тоске по чудесам обращаются к чему-нибудь вроде плачущей иконы или излечения через молитву, но другие резво растолковывают и механизм таких явлений, и причину их необычности.

Архаическое сознание оценивает некоторое явление как чудо, если оно в меру необычно и в меру непонятно. Современное обыденное мышление расслоилось на два типа, которые назовем «чудотворным» и «технологическим». Носитель первого типа мышления, поверхностно образованный и удрученный кажущимся всезнанием «науки», озабочен поиском экзотических явлений будто бы недоступных науке – это способствует психологическому самоутверждению. Его идейный антипод немедленно находит «механизм» любого явления, а неудачу объясняет временным недостатком знания (лично своего или «современной науки»).

Но опытный ученый, обладающий навыком методологической рефлексии, сознает, что всякое исчерпывающее объяснение является таковым только в рамках определенной модели, и до тех пор, пока несущие конструкции (аксиомы) последней не сделались предметом критики; поскольку же постнеклассическая наука предполагает множественность моделей, она остается принципиально незавершенной и открытой для чуда.

Классическая научная картина мира, напротив, всегда претендовала на потенциальную завершенность, и в ней имеется недвусмысленное определение чуда как события, противоречащего законам природы. Отсюда вытекает и обратный логический вывод – интердиктивный подход: закон природы (и вообще истинное знание) есть теоретическое обобщение необходимого и достаточного опыта, исключающее возможность определенных событий. При этом считается само собой разумеющимся, что «техника никогда не отменит законов природы» [Качановский Ю.В., 1983, с.57].

Некоторые авторы даже умышленно строят дефиниции таким образом, чтобы исключить запрещенное техническое решение. Например, вечный двигатель – это механизм, нарушающий второе начало термодинамики. Додумайся кто-нибудь в свое время определить самолет как аппарат, нарушающий закон тяготения, – и, вероятно, студенты все еще рассказывали бы на экзаменах, почему такой аппарат в принципе невозможен…