— И что же вас остановило?

Я встал, подошел к ящику, вытащил из него пачку сигарет. Кажется, за все это время я скурил месячный запас.

— Так случается в жизни, что если ты берешься за руки с человеком, которого изначально не любишь, то вместе с ним идти по одному пути у тебя не получится никогда. Сначала вы будете топать по ровному асфальту, делать вид, что кочки и ямки вам не мешают, и вообще встречаются они на пути любой пары. Затем ваши руки будут потеть от того, что вы долго идете вместе. Захочется их разжать, отойти друг от друга… И так вы притираетесь друг к другу до тех самых пор, пока не доходите до бетонной стены. Ваша общая дорога расходится на две части.

Мы с Ларисой не сразу поняли эту стену. Долго изучали ее и думали, как обойти. Но в итоге нам пришлось идти налево или направо. Каждый тянул в свою сторону. Тянул, тянул и решил, что одна пойдет на запад, а другой — на восток. Но самовнушение — страшная сила, которая сжирает все цвета из твоего мира. Он становится скучным, и ты начинаешь жить по установленным правилам.

Не раз мы бежали друг другу навстречу, но рано или поздно оказывались у той проклятой стены.

Лариса и я перестали скрывать друг от друга своих любовников и любовниц. Однажды на кухне мы обсуждали их. Долго смеялись, а потом нам стало грустно, что за всеми этими разборками и притираниями мы потеряли того, ради кого все это делали.

Маша опять осталась одна. Я пропустил ее первые прыщи и первую несчастную влюбленность. Она нашла подруг, которым была не нужна и… И парня-придурка, что просто пользуется ее наивностью.

Потом вышел мультик по ее любимому фильму. Она взяла с меня обещание, что я обязательно схожу с ней на премьеру. Я оправдался, что занят. Но я соврал, понимаешь?

— А что она?

— Она попросила меня сходить с ней на фестиваль и переодеться Виктором и Эльзой*. Конечно, я ляпнул, что согласен. И два года она не заикалась об этом. Но вот теперь!

Гигант ничего не сказал. Мне хотелось извиниться перед ним, что все получилось так некстати. Мне не хотелось переваливать на него все эти проблемы, но я вдруг почувствовал себя счастливым, когда рассказал об этом. В голове всплыл сегодняшний конфликт по поводу моего поцелуя с парнем.

Щеки загорелись. Я попытался выяснить его отношение к происходящему.

— Слушай, я… Я это… Ну, я не того. Не такой, честно.

Он повернул ко мне голову, продолжая мыть посуду. Я замер, внимательно ожидая от него ответ.

— Ну, Илья, не подумай. Я не…

— Я и не думаю, — наконец, ответил он и уставился в раковину. Потом медленно протянул мне тарелку, чтобы я ее вытер.

— Просто я… Знаешь…

— Вам же понравилось с ним целоваться? — После этих слов я чуть не уронил посуду. Почувствовал, как щеки вспыхнули еще сильнее. Пальцы сжали полотенце, а язык попытался выдать что-то связное.

— Но… Я не такой.

— Понравилось? — Он протянул мне еще одну тарелку, видя, что я не закончил с предыдущей.

— Да, — наконец, холодно выдал я. Какой-то легкий камешек упал с моих плеч и ударился о паркет. Это был тот груз, который я пытался нести все это время.

— Вам этого хотелось в тот вечер. Вы это и сделали, — его интонация была всегда одинакова. Гигант спокоен. Если он напуган, смущен или рад, то он либо молча смотрел, либо улыбался. — Нельзя сожалеть о таком. Не каждый может делать то, что хочет.

— Мне стыдно за это. — Он вновь продолжил мыть, а я — вытирать. Лицо все еще горело, а сердце колотилось как ненормальное. Кому, кроме сестры, я говорил так много о себе?

— Перед кем?

— Перед всеми. — Я смотрел на него и ждал, когда же он повернет голову, чтобы посмотреть на меня. Но он этого не сделал, лишь пожал плечами, не отрываясь от своей работы. — Я не хочу, чтобы обо мне плохо думали окружающие. Люди же ведь не вникают, почему ты сделал то или это. Они сразу бросаются осуждать.

— Мама говорила, что осуждать умеют только те, у кого больше всех грехов.

Он выключил воду, протянул мне последнюю тарелку. На его засученных рукавах была пена. Он чуть наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть меня. Мне показалось, что в этот самый момент я стал еще меньше обычного.

— Они разочаровываются во мне, когда узнают подноготную. Я уже не жду, что меня будут любить. Мне страшно, что меня лишат элементарного общения, когда узнают то, какой я.

— Я ничего от вас не жду, чтобы быть разочарованным.

Это были самые длинные слова за всю историю нашего общения. Он взял из моих рук тарелку, которую я так и не вытер.

— Мне казалось, что ты убьешь меня, когда узнаешь. Правда, я всегда любил женщин, хотел завести семью и…

— Я не знаю, как к такому относиться. Моя мама ничего не говорила об этом. Но я знал о том, что есть разные люди. Я понимаю, почему они это делают, — его простые предложения медленно входили мне под кожу.

— И почему же? — Последняя тарелка встала на свое место в шкафчике.

— Они счастливы. И вы должны быть счастливым. Никто на вечеринке не умер от того, что вы поцеловали мужчину? Но вам понравилось. Этого достаточно.

— Я не собираюсь кричать об этом во все горло.

— Не кричите. Просто будьте и не бойтесь.

Гигант опустил руку мне на плечо.

— А как ты отнесся к подобному? Что, если бы тебя полюбил человек твоего пола?

Он улыбнулся очень грустно и разочарованно. Его глаза потускнели, а лицо приобрело мрачный оттенок:

— Меня нельзя полюбить.

— Неправда, ты очень хороший. — Мое сердце бешено забилось. Я испугался его ответа.

— Я с собой жил дольше, поэтому себя знаю лучше. Не переживайте, я не расстраиваюсь.

Он расстраивался. Просто меньше, чем обычные люди. А еще умел мастерски скрывать это под слоями тканей своего большого тела.

— Неправда, я же тебя…

Он прижал пальцы к моим губам. Грустная улыбка не сходила с его лица:

— Не любите. Просто сейчас вам со мной удобно общаться. Появится ваш человек, и вы к нему уйдете. Вы же сами сказали, что самовнушение не приводит ни к чему хорошему.

Я готов был разреветься. Впервые в жизни меня легко отшили. Сердце колотилось так громко, что отзвучивалось в ушах. По моей спине прошелся холодок, пружина внутри сжалась и разжалась.

— Вы пообещали, что останетесь со мной. Но через пару лет можете сказать, что стыдитесь меня. Или же слишком стары для этого.

Мне стало еще больнее. Две параллели быстро легли на одну плоскость.