"Клянусь мамой."

Он жестоко улыбнулся моей самоуверенности. Я видел по его глазам, что он явно ждет, что я не выдержу, рассыплю горох и навечно попаду в его когти. Я начал было говорить что-то храброе.

Но в это мгновение иной мир растаял, и я вернулся в реальность. Яркие огни, жесткие простыни, и неостановимое громыхание моего сознания — целый мир боли. Оказалось, что даже небольшие ожоги первой степени могут довести до последних пределов страдания.

Я захлебнулся криком и замахал руками. Кто-то стиснул мое предплечье и я почувствовал укол морфина.

Поэтому теперь я знаю вдобавок каково это — быть на Небесах.

Вместе с Харриет мы проделали хорошую работу.

Для новой лавы Ада мы воспользовались пакетом движения жидкости, созданного известными гидрофойл-дизайнерами из Германии. Расширив его параметры небольшой добавкой собственного кода, мы добились причудливого поведения вязкой лавы — наши огненные озера трепетали так же, как лужи под дождем в Техасе. Под поверхностью прятались жерла яростных гейзеров, периодически извергаясь, чтобы выхлестнуть жгучий туман на жестокий ветер преисподней. Харриет выкрасила лаву в зловещий бордовый цвет с текстурой отсканированных фотографий моих еще тогда не заживших, в струпьях, ожогов, и пронизала извилистыми венами ослепляющие глазки ярко-красного электрически-жгучего цвета.

Горы мы решили построить фрактально. Любая зазубренная скала была у нас достаточно остра, чтобы поцарапать алмаз, каждый раздирающий выступ камня иззубрен бесконечно уменьшающимися гранями на гранях, острых как бритва, вплоть до микроскопического уровня. Можно было порезаться просто глядя на такое.

Так же фрактально мы подошли и к Стиксу 2.0, сделав его бесконечно извилистым, бесконечно длинным. Безграничный барьер между мирским и вечным.

Работая бок о бок с Харриет, я видел проект отраженным в ее глазах, их стальная синева загоралась миллионами красных точек нашей палитры гибели и проклятия. Моя рука часто лежала у нее на плече, когда мы горбились перед мониторами по двадцать тысяч баксов за штуку, и я ощущал трепет ее души в напряжении мускулов, тянущихся от шеи до компьютерной мышки в ладони. Образы Ада заводили ее, расширяя ее зрачки до капель ртути в огне нашего виртуального иного мира. Она была на крючке, пригвождена к рабочему месту, ее пронзали первобытные сексуальные отклики на видения смерти.

Могу сказать, что она не поверила в нашего дьявольского клиента. Однако, проект выстроил свою собственную истинность, пока вид в мониторе не стал таким же реальным для нее, как и для тех, кто в один прекрасный день займет это место.

Я понял, что проект захватил ее. Харриет была из тех художников, которые инстинктивно сопротивляются компьютерам только для того, чтобы в конечном счете быть ими соблазненными. Она любила свои картины, но мазок пигмента невозможно скорректировать. Там нет RGB-значений, которые можно менять, нет пикселов, которые можно слегка передвинуть. Ты застреваешь в моменте случившегося без команды Undo и даже без бэкап-файла. И это проигранное дело, как мне всегда казалось. Она вечно мне говорила, что в один прекрасный день выбросит мышку и снова возьмет в руки кисти, однако возможность вновь и вновь переделывать-непреодолимая соблазняющая сирена. Алгоритмы, которые мы — компьютерные психи используем, чтобы колонизировать экран, колонизировали и Харриет.

Это старая история. Религии начинаются со вдохновения безумцев, однако заканчиваются благоразумными канонами и заповедями. Бартерная система рационализируется в ликвидность наличности и кредита. Мифологии переделываются в ролевые игры. Общины становятся надменными пирамидами. С визуальными искусствами и число-перемалывателями это заняло несколько больше времени, но в конечном счете мы всегда побеждаем.

Искусство может быть весьма приятным, однако правят всегда системы, управляемые законами и правилами.

Нашим самым большим вызовом со стороны графики был адский огонь, несчастье, окружающее прОклятых. Мы нуждались в чем-то, что должно было жечь, не пожирая, свойство необходимое для вечного мучения. Однако, огонь, который не поглощает свое горючее, всегда выглядит дешевкой. Он парит над сжигаемой жертвой, словно его добавили постфактум Фотошопом, и примерно так же пугает, как развоплощенное преувеличенное пламя угольных брикетов, политых чуть больше нужного легким горючим.

Мы ввели в дело нескольких программистов и создали с нуля десятки новых алгоритмов. Мы разглядывали видео лесных и кустарниковых пожаров, горящих гигантских складов, инферно лакокрасочных фабрик и холокосты нефтяных скважин Войны в Заливе. Я бесконечно ковырял свои болячки, ища ответ в заскорузлой зудящей плоти.

В конечном счете мы пришли к старой надежной опоре: напалму. Когда напалм пожирает плоть, он сжигает свое собственное липкое горючее вещество, зажаривая тело под собою в качестве вторичного эффекта. Политый пеной из огнетушителя или погруженный в воду, он продолжает гореть, прилипнув к жертве и оставаясь демонически неумолимым.

Конечно, видео эпохи Вьетнама имело свои ограничения, поэтому мы вышли на парочку вебсайтов второй поправки и скачали рецепт. Мы состряпали небольшую порцию напалма из мыльных хлопьев и керосина и направились к Джерсийским болотам, прихватив с собой бычьи сердца и парочку освежеванных поросят, которых купили с грузовика в районе боен. И мы сожгли всю эту страшноватую кучу.

Во время съемки у меня мелькнуло воспоминание о моей почти-смерти в Калифорнии. Волны жара от трещащей плоти и запах, не слишком-то отличающийся от сернистой вони Ада.

Я взглянул на Харриет, которая опустила цифровую камеру, глядя на пламя невооруженным взглядом. Слезы текли по ее щекам, полосками смывая сажу, зачернившую лицо. Она с ужасом вернула взгляд. До сего мгновения Харриет рассматривала весь проект, как забавное развлечение. Тщеславная графика для воображаемого клиента, мой личный фетиш. Но я видел, что до нее начал доходить уровень детализации.

Взгляд в глаза Харриет на некоторое время убавил мою пироманию. Что я делаю, так тяжко работая, чтобы заставить Ад казаться лучше? Для какой массы боли я стану причиной к тому времени, когда появится Гадес 3.0, добавляя следующий уровень мучений для мириадов потерянных душ?

Но потом я вспомнил: я же избегаю собственного проклятия. Моя мотивация, это просвещенный эгоизм, центр вращения моего мира.

Когда инферно ослабло, Харриет и я трахались в съемочном фургоне. Запах паленого мяса сделал нас дико голодными, а жара позднего августа превратила сажу и пепел в крошечные черные ручейки пота. На несколько минут мы превратились в любовников-демонов, диких и бесчеловечных.

И Харриет, грязная и обреченная, плакала всю обратную дорогу до Манхэттена.

Вопреки самим себе мы все же получили нужные нам съемки. Аналитики кадр за кадром открыли нам, как именно обугливается свиная плоть, когда пылает жадный напалм, как сворачивается свиная шкура, поддаваясь пламени и обеспечивая топливо изнутри. Мои программисты свели весь процесс к простому алгоритмическому танцу, который записан в вечности, наподобие горящей лестницы Иакова, некий бесконечный пир, столкнувшийся с неустанным аппетитом. Вскоре адский огонь был у нас готов.

От него у всех нас начались кошмары — даже у программистов, не знавших о бизнес-модели нашего клиента. Но на ТВ все выглядело очень хорошо.

Потом несколько недель доводки, и мы закончили работу.

В день доставки мы с Харриет пошли на праздничную выпивку.

"Клиент заплатил?", спросила она.

Я кивнул. В полном соответствии с условиями нашего контракта, днем я получил письмо ФедЭкс, где Тайна Проклятия была напечатана на одностраничном резюме не длиннее, чем сценарий фильма-экшн. Вся штука легко вошла в конверт среднего размера. Я прочел Тайну дважды, потом сложил бумагу и аккуратно положил ее в нагрудный карман. Я сожгу ее сегодня же ночью, предварительно прочитав еще раз. Тайна выглядела достаточно простой, но я не хотел, чтобы какой-нибудь нюанс или трюк помешал моему путешествию на Небеса.