И вот теперь десять.

— К Астрахани она станет, как семечки, — двадцать копеек стакан, — говорит Данилыч.

Может быть, на Волге все может быть; но не в этом дело. Открываются ворота, шлюз № 2 рядом, чуть ли не вплотную, и Волга близко, совсем близко. Мы уже в городе, Красноармейском районе Волгограда. Но домов еще не видно, канал проходит по впадине, по долине бывшей реки Сарпы. На берегу парковая зона, пляж, машины. Как-то мы отвыкли от города, одичали. Из-за обилия девушек в купальниках вдруг вспоминаю дурацкое предупреждение дворничихи тети Иры. Месяц назад она откуда-то узнала, что я собираюсь в Астрахань, не поленилась — пришла и долго убеждала: ехать опасно, на Волге много «дурной болезни». Говорю об этом Сергею, он смеется:

— На такой скорости нам ничто не грозит!

Шлюз № 1, последний. Московское время 18.10. Местное 19.10: другой временной пояс. Переводим часы.

19.30: последний отрезок Волго-Донского канала. Длинная очередь судов. Проходим «Псков». Проходим «Молдавию». Проходим «Дрогобыч». Все города и веси смирно ожидают у входа. Проходим «Ворошиловград». Проходим стандартный «Волгобалт». С него кричат и машут, чуть не падая в воду. Все ясно: порт приписки —

Измаил.

— Соседи! Земляки! Откуда?

— Из Одессы, а вы?

— Мы из Астрахани!

Последние километры. Слева какие-то арки, они от ражают и усиливают гул мотора, справа бульвар, высокие новые дома, а впереди громадная статуя Ленина, и простор, и песчаный остров, и белый блеск воды. Вот она, Волга. Московское время 18 часов 45 минут.

Вот она, Волга. Широка. Лес на дальнем берегу. Огромный город — ему конца не видно — на нашем. И небывалое оживление, десятки катеров, буксиров, барж, лодок на реке. Надо бы остановиться. Рассмотреть детали, подробности пейзажа, запомнить блеск вечернего солнца из-за тучи, новую свежесть ветра, новые краски воды. Но мы не в силах остановиться так сразу, вдруг. Слишком велика инерция, слишком разогнались. Рядом лодочная станция, есть яхты, здесь бы и ночевать, а «Гагарин», помимо нашей воли, несется дальше. Мы пересекаем всю ширь реки, поворачиваем против течения, оно посильней, чем на Дону, кренятся и рождают водовороты волжские буи, ход замедляется, и тут только Данилыч встряхивается, отгоняя наваждение, и спокойно говорит:

— Поздравляю, господа: приехали. А теперь хорошо бы и отдохнуть.

Наутро капитан встал рано, а судовой врач и я не ложились вовсе.

«Гагарин» ночевал на базе отдыха судостроителей. База напоминала помещичью усадьбу где-нибудь в Подмосковье. Двухэтажный дом стоял на воде, на широком понтоне, и сразу за ним начинался лес, просторный, без подлеска, похожий на старый парк. Вчера нас встретили радушно и просто, не задавая лишних вопросов, накормили ухой из Курносого — осетровой.

— Приятные люди, — с чувством сказал Сергей. — Молчаливые только. Хоть бы спросили: откуда? куда? Волжане…

— Да, замкнутый народ, — мы чувствовали себя победителями, хотелось хвастать и врать, но появление яхты никого здесь не удивило. Пришли — и хорошо, милости просим.

Мы привыкли к другому. В Таганроге и Ростове, на Дону и в канале шхуна из Одессы вызывает почтительное любопытство. Это дань уважения Черному морю. Теперь же, как провинциальный актер на гастролях, «Гагарин» пересек рубеж своей популярности. Я с досадой вспомнил прибаутку, которая, говорят, до сих пор держится среди гордых аборигенов великой русской реки: «Окиян поперед Волгой — лужа…»

Вечер был душный, появились комары. Данилыч, затянув люк марлей, укрылся в каюте. Нам спать не хотелось. На берегу загорались костры, слышались смех и пение.

— Пошли в гости, — предложил Сергей.

— Куда? Тебя приглашали?

— Неважно. Пошли, брось эти стариковские штуки. Мне казалось неудобным заявиться к чужим людям, к тому же — кто знает, как смотрят на такие визиты молчаливые волгари… Сергей утверждал, что к костру можно запросто подойти в любой части света, а я советовал первым делом, когда он напросится на огонек, передать хозяевам привет от своей бабушки. Потом судовой врач ушел, я намазался «Тайгой», лег на палубу и принялся отдыхать.

Заснуть не удавалось. На плавбазе зажгли огни, свет резал глаза. Над ухом ныл комар. Храпел и стонал в духоте каюты Данилыч. На берегу пели. Звенели кузнечики, задорно и протяжно, как пионерский горн. Я принялся размышлять, почему их звон приходит наплывами, то затихая, то усиливаясь, пришел к выводу, что это иллюстрирует эффект звуковых биений, и задремал, но комары тут же искусали веки, на которых не было «Тайги».

— Вагончик тронется! — пели у ближнего костра.

— На переднем — Стенька Разин! — ревели у дальнего.

Веки чесались. Я встал, увидел красные отблески огня на воде и черные пляшущие тени, и меня охватила тоска по веселью, по людям. Там, на берегу, ничего обо мне не знали и не стремились узнать. Это было обидно. Я чувствовал ревность к чужой, незнакомой жизни; я подумал, что мы чересчур замкнулись в узком мирке яхты. И побрел на огонек.

В эту ночь мы с Сергеем обошли все костры. Мы пели с начальником плавбазы, танцевали с поварихами, проводили на промысел местных браконьеров, а потом осели в самой молодой, самой веселой компании. Ночь проходила, как всегда проходит ночь у костра, если есть гитара, и все молоды, и завтра будет время выспаться. В три часа кончилось курево; мы совершили набег на яхту, где благонравно спал Данилыч, а потом, помнится, я с Толей Бережным стоял у Волги, мы набирали в бутылку воды, я спрашивал, можно ли пить ее сырой, а Толя утверждал, что пить не рекомендуют, но запивать годится. Кроме того, я пытался выяснить семейное положение девушки Гали.

Рассвет был сырой. Песни смолкли, медленно шуршал ветер. От костра остался пепел, прошитый багровыми нитями. Девушка Галя, и ее подруга Тоня, и еще одна Галя, и гитарист Дима — все уснули. Последним, уронив голову на грудь, забылся мой новый друг Анатолий Бережной. Тогда мы с Сергеем тихонько встали и пошли к яхте. На палубе, по грудь в седом тумане, уже стоял Данилыч и удил волжскую сельдь «бешенку» на очаковский самодур. На нем была уютная вязаная шапочка.

— Отдохнули? — спросил капитан.

— Еще как! Отличные здесь люди! И совсем не замкнутые…

— Волжане! — Сергей отдал швартовы, течение подхватило яхту. Мы смотрели, как гостеприимный берег отходит все дальше, а потом, когда звук тракторного дизеля никого не мог бы разбудить, включили мотор: снова двинулись в путь.

— Чах-чах-чах! — снова не спеша, снова размеренно выговаривал наш усталый, верный дизелек. Яхта медленно шла против течения. Спешить некуда: гонка со временем кончилась. Правда, Астрахани не увидеть, но об Астрахани лучше не вспоминать… Несмотря на две бессонные ночи, мы чувствовали себя свежими и бодрыми. Мы были на Волге. Это был долгий, безмятежный день, один из последних дней путешествия. Мы привели в порядок свой дом, свой кораблик. Палуба надраена до воскового, матового сияния, горит медь рынды, умытый «Яшка» похож на именинника, а Данилыч все протирает стекла каюты, смахивает несуществующие пылинки со штурвала.

— М-минуточку! Снимаю, — говорит Сергей. — Этюд со шваброй. Станьте так, чтоб была видна Волга.

Мы привели в порядок и себя. Приятно вымыть голову в мягкой, свежей воде, а главное удовольствие в том, что то и дело вспоминаешь: это волжская вода. Мы на Волге.

— Снимаю! Этюд «Намыленные»! — говорит Сергей, а навстречу по широкой реке идет теплоход «Космонавт Гагарин», пассажиры во все глаза глядят на странную намыленную троицу, и идет наш тезка не куда-нибудь, а в Астрахань.

По левому борту разворачивается Волгоград. Прошли парковую зону, пояс новостроек, полосу заводов, и снова заводы, парки, новостройки. Город выстроен широко, с размахом, развернут вдоль реки неглубокой длинной полосой; он растет по тем же законам, что и береговой лес заволжской стороны. Говорят, будто его длина — около ста километров, говорят, будто Волгоград — самый длинный город в стране. Привет тебе, Самый Длинный! Мы готовимся к свиданию. Приятно надеть свежую, хрустящую рубашку, чудом сбереженную для такого случая: восхитительна прохладная глубина парадных брюк. А вот и кульминация мужского туалета — неторопливое, вдумчивое бритье.