А грачи, галдя, все толклись. Вдали двигался свет. Возвращался Гришка Пшонкин. На шум мотора из избушки выбежала Дуся, кинулась к мужу:

— Шура, ты свитер не забыл поддеть?

Проверила — не обманывает ли. Пока Князев ремонтировал бензодвигатель, не отходила от него. И дядя Матвей ревниво следил за зятем, а когда двигатель застучал, сказал с гординкой:

— Что значит мастер!

У Дуси своя, не совсем понятная для Маши жизнь. Бывало, постоянно посмеивались над страхами да опасками Дуси. Теперь трусиха Дуся за Шурца в любую драку полезет. Мой, не тронь!

Маша с поджатыми губами прошла мимо Шурца и Дуси. Шурец, должно быть, ее не заметил, он разговаривал столько что подъехавшим на Серке Тимофеем Грошевым. Грошев, не дослушав Князева, остановил Кошкину, несшую доильные аппараты, сказал громко, чтобы слышали:

— Анна, завтра в Кузьминское к Низовцеву!

— Транспорт давай.

— «Газик» пришлют.

— Коли так, куда ни шло, поеду.

Дорогой Кошкина важничала. Гордо глядела поверх голов доярок. У Маши было свое: мать подобрала себе пару и улетела, а она, Маша, врала Калязину, что в городе живет, выселок постеснялась, не сказала, что дояркой работает, хорошо, что он ее не помнит. Мать знает и Анну Кошкину помнит, сказал, что «труженица она хорошая, но не терпит, когда кто впереди нее». Зачем все-таки Низовцев тетку Анну вызывает, может быть, Калязин посоветовал, чтобы быть с ней построже; она, Маша, говорила Калязину, что ее мать, Прасковья Антонова, через Анну Кошкину в город уехала. И еще говорила, что Анны на ферме побаиваются.

На другой день стало известно, что Анна Кошкина взяла себе коров Нинки Коршуновой. Анна сама ту весть разнесла.

— Молоденькие девушки, как знаете, нынче ненадежны. Ниночка обрадовалась, что паренек сыскался, коровенок кинула на произвол судьбы, а комсомолка тоже. Ну, бог с ней, ей с муженьком нежиться да тешиться, а нам дело делать.

На Урочной Князев встретил знакомого механика с базы хлебопродуктов, пожаловался на житье. Механик принялся усиленно зазывать его к управляющему: «Нам электрик нужен, квартирку дадут, одну комнатешку, но дадут». Князев к управляющему не пошел, а, ободренный механиком, прямо с Урочной покатил в Кузьминское.

Низовцев звучно шлепнул по протянутой руке Князева, сказал наигранно весело, стараясь угадать, по каким делам к нему нагрянул парень:

— Аа, рабочий класс, садись, дорогой, рассказывай.

Князев сел, почесал щеку — он всегда чесал, когда заводил речь о чем-нибудь для него важном, — и бухнул. Гулко отдалось в ушах Низовцева, метнулся Андрей Егорович из спокойного кресла в полутемный угол, стоял в углу, сдерживая ярость, спрашивал, почему Князеву в Малиновке не по душе, попрекнул, что все любят мясцо с хлебцем, но никому не хочется их растить.

Князев потер щеку, но ничего не произнес, а вытащил из грудного кармана лоскуток бумаги, положил молча на стол. Низовцев подбежал к столу, плюхнулся в кресло и, не глядя, отшвырнул бумажку.

— Никаких заявлений! Мы квартиру тебе дадим!

Шурец сгреб в кулак подбородок, пальцами задвигал, словно прощупывал его, глаза на председателя вытаращил. Не верил.

— Где ее возьмете?

— Возьмем вот. Вижу, что согласен. Ну, по рукам!

Опять звучный хлопок.

Низовцев проводил Князева до порога, прошелся по кабинету, произнес ставшее как присловие:

— Ах, Калязин, Калязин!

Боясь забыть, торопливо сел, написал текст телеграммы. Летом Низовцев встречался с Калугой — это по-уличному Калуга, а так мужика зовут Степаном. Калуга набивался с домом, Низовцев тогда сказал: «А куда мне его?»

Отдал телеграмму посыльной, чтобы снесла на почту, сам по Кузьминскому вразминку. Давно не ходил по селу, по его кривым улицам. Шел и видел Кузьминское словно в первый раз: надо же было загнать село в овраг. Из-за воды, конечно, в него забрались. Распласталось оно по извилистым рукавам лесного урочища, дома — то в лощине, на самом дне оврага, то на взгорье, приезжие говорят: «как первозданно, как живописно». Стороннему человеку красоту подавай, а попробуй в дома подвести воду, паровое отопление установить. В десять лет не осилишь.

Услышал позади гудок. То Алексей нагнал: видишь, боится, как бы председатель не устал. Хотел было сказать: машина не нужна, но спохватился, достал блокнот.

— Алексей, вот что, езжай к Грошеву в Малиновку, пускай он даст тебе адреса тех, кто живет в городе, а дом имеет на выселках. Погоди, я записку напишу.

Калуга прикатил на третий день — Санск от Кузьминского в каких-то шестидесяти километрах, — особо торговаться не стал, может быть, Анна Кошкина помогла — летом от дома отпугивала покупателей. Едва Калуга отъехал от Малиновки, Низовцев послал плотников в три дня подновить дом. Ровно через три дня Низовцев заехал за Алтыновым:

— Собирайся, Иван Ильич, в Малиновку, едем Князевым вручать ключи.

— Один не передашь, обязательно вместе?

— Оно вдвоем веселее, — хитрил Низовцев.

Приехали. Алтынов подивился. Вся Малиновка в сборе. Александр и Евдокия Князевы нарядные, радости не могут сдержать. Ввел их Низовцев на высокий крылец, велел за руки держаться крепко. Так они и стояли с глупыми улыбками, пока он речь говорил, желал им, чтобы жили дружно, работали в колхозе честно, — добро всегда добром отзовется. Затем обнял молодых, поцеловал и вручил ключи от дома. И так у него вышло удачно, что у многих слезы на глаза навернулись: не им вручали ключи, да, видишь ли, такого внимания к человеку еще в Малиновке не бывало.

Владельцы домов прислали ответы, соглашались на торг. Низовцев послал за Алтыновым. Не нашли. С досадой сказал: «Ах ты, уехал куда-то и не предупредил». Не стал ждать. Посыльная обежала избы членов правления. Обычно извещали под расписку за три дня вперед, а тут председатель приглашал без промедления. Это настораживало. Правленцы собрались все к положенному часу. Перед началом заседания появился секретарь парткома. Он подивился спешке, но повестку одобрил: о создании машинно-тракторной бригады по заготовке торфа на Тихоновом болоте.

Все говорили, что пора взяться за Тихоново болото, двинуть торф на поля. Но не ради этого созывал Низовцев правление, и когда все, казалось бы, решили, осталось лишь взяться за шапки, он, делая вид, что забыл договориться о «мелочи», остановил правленцев.

— Да, товарищи, еще вопросик! Совсем маленький. Людям бригады где-то надо будет жить. Я предлагаю для этой цели скупить в Малиновке пустующие дома.

— Как скупить, — заволновался председатель сельсовета Прохор Кузьмич, — тратить колхозные денежки ради одной зимы, от силы двух? Одной рукой собирай, другой раздавай. Ничего с трактористами и шоферами не случится, ежели они на выселках станут на постой: в тесноте, да не в обиде. А то иной механизатор заберется в дом, после его не вытуришь. Всяк не до дружка, до своего брюшка.

И заседание забурлило:

— Не позволим наши денежки транжирить!

— Я свой дом строил, в Запорожье за железом ездил.

— Им подавай на блюдечке, как безродному Князеву. Молодой тракторист в дом вселился, плохо ли, от тещи освободился.

— Нечего их баловать, деньги гребут лопатой.

Тимофей Грошев тихонько подсказал:

— Отстроят дом животноводов, там места всем найдется.

Ухватились за его мысль.

— Тише! — крикнул Низовцев. — Хватит галдеть! Прохор Кузьмич и Тимофей Антоныч сами были председателями колхозов, они на жизнь смотрят, как пятнадцать лет назад на нее смотрели. У нас деньги есть! Не истратимся, не бойтесь, я считать умею! Перестаньте делить: это мое, а это колхозное. Все колхозное! И поле, и ферма, и твой дом, и ты сам. Подняли гвалт, сами не знают из-за чего. Будем покупать!

Сел, покосился на Алтынова, напрягся: «Скажет — без совета парткома решается вопрос — провалит дело. Ну, пусть попробуют не согласиться, я к народу пойду, собрание созову».

Алтынов вскинул здоровую руку. Притихли. В висках Низовцева сильнее застучала кровь.