— Ну, разошелся. Марш на улицу, я с начальством секреты стану говорить.

— Насчет Пашки, что ль?

— Не твое дело. Живей поворачивайся.

Грошев позвонил на Урочную, попросил телефонистку соединить его с правлением кузьминского колхоза. Иногда процедура вызова занимала полчаса, а то и час, выпадали дни, что вообще до Кузьминского дозвониться было нельзя: линия или была перегружена, или совсем не работала.

Нынче Грошеву повезло: и соединили с Кузьминским скоро, и Низовцева застал в кабинете. Грошев сначала пытался выведать настроение председателя, поздравил его с благополучным возвращением из области, осторожно выспрашивал новости, лишь потом, понизив голос, сообщил:

— Андрей Егорыч, у нас неприятность… Какая? Доярки бунт подняли. Не знаю, что делать. Зарплатой? Нет, довольны… Не хотят с Прасковьей Антоновой работать. Почему? Кхе-хе… Деликатным ремеслом занялась… Охотится за чужими мужьями… Что? Сами приедете? Очень рады будем.

Повесив трубку, Грошев вытер потный лоб и зычно позвал:

— Макар, ко мне!

Старик, подслушивавший за неплотно прикрытой дверью, мигом явился.

— Что изволите, сударь?

— Брось валять дурака. Почему на стенах тенета? Убрать!

— Я, ваше сиятельство, — паясничал дед, — сторож, а не уборщица.

— Перестань языком трепать: Низовцев едет. Найди метлу.

Грошев погнал меринка, гремя колесами, он всюду спешил побывать и предупредить о приезде председателя, правда, лошадь особо не разгонишь — ночью разразилась гроза и ливанул такой дождь, что на проселках местами стояли лужи.

А дед Макар обмел стены и заспешил в Малиновку. В березняке встретил Прасковью. Немигаючи уставился на нее, притворно произнес:

— Не захворала ли, красавица? На тебе лица — нет.

— Что ты, дед, хворь на меня накликаешь, типун тебе на язык, — обидчиво сказала Прасковья.

— Что мне накликать, я думал, ты знаешь. Председатель едет тебя снимать, ну, мол, ты переживаешь.

— С моей должности не снимешь, брешешь, старый.

— Брешет только собака.

— Иди, иди своей дорогой, — рассердилась Прасковья. — Ты для каждой бочки затычка.

Ночью гремел гром и играли сполохи, озаряя неистово небо, затем дробно и шумно застучал по железной крыше дождь. С утра небо было опять чистое, без единой тучки; воздух прозрачно синел над полями. Стояло мягкое тепло. Лобовое стекло «газика» было приподнято, и Низовцев, принюхиваясь, восторгался:

— Ах ты, благодать какая. Чуешь, Алексей, как полем пахнет? Люблю простор. В армии, бывало, раскинем в лесу лагерь — хорошо. Правда, мошкара донимает, но не скажешь, что плохо, но в поле лучше.

Вспомнил, зачем ехал в Малиновку, нахмурился. Антонова с Егором-плотником спуталась. Казалось бы, какое дело до того: хозяйство на руках — глазом не окинешь, не до семейных неурядиц, пусть секретарь парткома ими занимается, но, оказывается, без председателя не решить такого вопроса, потому что он в само производство уперся.

На скуластом лице Низовцева вспыхнула улыбка. «Я Егору хорошего нагоняя дам, тоже мне, донжуан нашелся! Пустомеля, а поди вот, любят бабы таких, за потешность, что ль?» Низовцев знал Самылина не один год. Когда в Малиновке был свой колхоз — Егор бегал в Кузьминское «шабашку сшибить». Зная характер Егора, Низовцев думал, что крепкой привязанности у Антоновой к нему нет, трагедии не случилось.

Алексей круто повернул на верхний проселок — на юру быстрее землю сушит. «Газик», мягко покачиваясь, катился среди набирающего силу хлебного разлива. Нива, лоснясь под ветерком, тучнела на глазах.

Если не случится какой-нибудь стихии — град или засуха в налив, — быть большому урожаю. Поэтому, несмотря на неурядицы, а их у Низовцева была куча, он был уверен, что сумеет в Малиновке поладить с людьми, больше тревожило другое — в областном объединении «Сельхозтехника» сказали, чтобы в этом году не ждали кормораздатчики и транспортеры для уборки навоза.

Из оврага, густо заросшего коряжистым орешником, поднялась женщина, приложив руку ко лбу, стала вглядываться.

— Любопытная, — сказал Низовцев. — Есть очень любопытные женщины: час простоит вот так, — сколько бы дров нарубила!

Была пора, что в старину называли «междупарьем». Механизаторы рыхлили междурядья пропашных, остальные колхозники и колхозницы, не занятые на стройке и фермах, готовили себе топливо. В лесистых оврагах они вырубали кустарник, оставляя на определенном расстоянии друг от друга дубки, липы, березы.

Низовцев хотел было на полчасика заехать на вырубку — нет ли таких хитрюг, что облысевают овраги, гонят топором все подчистую, но женщина сделала несколько неуверенных шагов навстречу и вдруг кинулась наперерез.

— Лешка, что-то случилось!

Шофер сбавил скорость, а поравнявшись с женщиной, остановил машину.

— Андрей Егорыч, я, того, в РНК ходила, там сказывают: у вас своя есть власть, — Низовцев узнал Устинью Миленкину. — Прохор Кузьмич не разрешает. А жить-то надо.

— Ты о чем это? — не понял ее Низовцев.

— Пока лето — избу поставить, а ставить не дают. — Устинья в момент вспыхнула, замахала руками и закричала: — Я в Кузьминское не хочу! У меня, того, голова, в Малиновке под березами лежат отец с матерью, Коленька там, — со свистом хватнула воздух, — станете принуждать, в город уеду, в Кузьминское ни за какие. Все уедут!

— Садись.

Устинья, шмыгая носом, полезла в машину.

— Каждый человек, того, к своему месту привычный. Что за напасть такая, чем мы провинились, чтобы нас силком с нажитого места…

— На стройку! — скомандовал Низовцев.

«Газик» запетлял по непросохшей дороге. Низовцев сидел сосредоточенный. Привыкший к быстрым переменам настроения председателя, шофер искоса следил и гадал, что тот придумывает.

На стройке Низовцев сразу подошел к сидевшим на бревнах плотникам. Один из них, бригадир Пашин, встал:

— Андрей Егорыч, работы нет, каменщики сдерживают.

— Есть работа! — сказал Низовцев и показал на Устинью, что была рядом с ним. — Вот этой гражданке дом надо быстро отделать, сегодня приступайте. Устинья, материала у тебя хватит?

— Да, того, как-нибудь.

— Не как-нибудь. Чтобы дом был изо всей Малиновки.

— Тесу да протесу немного на веранду, — робко попросила Устинья, не веря председателю.

— Пашин, — сказал Низовцев бригадиру плотников, — все, что для дома потребуется, выпишите со склада.

Устинья, пятясь, благодарила председателя, не сдержалась, завыла навзрыд.

— Этого не хватало, — смутился Низовцев, — люди от радости смеются, она плачет.

У самого запершило в горле, поспешил к каменщикам, что сидели на стенах второго двора, ждали его. Он торопливо поднялся по деревянному настилу, сказал вместо «здравствуйте»:

— Сидим?

Старший каменщик Семен Семенович поднялся, подал руку.

— Кирпич на исходе, будь кирпич, в этом месяце стены вывели бы.

Сверху, с лесов, Низовцеву были видны груды кирпича около фундамента дома животноводов. Тот кирпич берегли. Завершат заливку фундамента, начнут кладку дома, но цемент будет не раньше как через месяц, поэтому Низовцев распорядился, чтобы припасенный на дом животноводов кирпич уложили в стены двора.

— Разве что так, — повеселел Семен Семенович. Он пошел смотреть, как лучше взять кирпич.

Низовцев продолжал стоять на лесах. Отсюда, не бог весть с какой высоты, округа выглядела несколько иначе, чем с земли. Малиновская ферма стояла в долине, с севера ее прикрывало взгорье. Малиновка, что отсюда в двух километрах, стояла на довольно высоком плоскогорье, поэтому если смотреть на запад, в сторону Уроченского леса, то обнаружишь во впадине Барский пруд с зеленым хвостом осинника и широкий Осиновый дол, улегшийся у подножья леса. Лес постепенно выбирался из оврага: сначала на взгорье взбирался орешник, за ним, перемежая полянки, торопился в гору подлесок, и на самой возвышенности щетинился макушками бор, сползавший на юге в болото. В сухое лето на болоте кое-где косят, кое-где пасут скот.