— Люди страшно испортились за последние годы, — устало промолвила Бесс, когда мы после обеда сидели с ней в библиотеке.

На другой день я был готов согласиться с ней.

— Какая-то женщина с девочкой направляется прямо к макам, — сказала наша служанка Мэй.

Я вышел на веранду и стал ждать их появления. Промелькнув между сосен, они вышли на поле, и как только первые маки были вырваны с корнем, я окликнул эту пару, находившуюся примерно в ста футах от меня. Обе обернулись.

— Пожалуйста, не рвите маков, — попросил я.

С минуту они размышляли. Потом женщина что-то тихо сказала девочке, и обе, как по команде, снова согнулись и возобновили свое жестокое дело. Я крикнул, но они вдруг словно оглохли. Я гаркнул так, что девочка, видимо, заколебалась. Но женщина продолжала рвать цветы, и я слышал, как она, понизив голос, ободряла девочку.

Я вспомнил про свисток-сирену, с помощью которого иногда призывал своего племянника Джонни. Это страшная штука, способная поднять мертвого из могилы. Я принялся свистеть, свистел без конца, но согнутые спины не разгибались. С мужчинами — куда ни шло, но перспектива потасовки с женщинами никогда меня не привлекала; однако этой женщине, подстрекавшей девочку к беззаконию, меня здорово подмывало намять бока.

Я принес из дому винтовку. Размахивая ею и скроив свирепую физиономию, я пошел в атаку на врага. Девочка с воплем кинулась за сосны. Но женщина продолжала спокойно рвать маки; она не обращала на меня ни малейшего внимания. Я рассчитывал, что при моем приближении она пустится в бегство, и почувствовал себя неловко: как бешеный буйвол, мчался я по полю прямо на женщину, а она и не думала сходить с дороги. Не оставалось ничего другого, как понемногу замедлить ход, остро сознавая при этом всю нелепость моего поведения. Когда я приблизился к ней на расстояние пяти шагов, она выпрямилась и удостоила меня взглядом. Я остановился и покраснел до корней волос. Может быть, я на самом деле испугал ее, — я иногда стараюсь уверить себя в этом, — а может быть, ей просто стало жаль меня: как бы то ни было, но она с невозмутимым, нет — торжественным видом проследовала за пределы моего поля с оранжевой и золотой грудой цветов в руках.

Все же после этого случая я стал беречь свои легкие и больше прибегал к помощи винтовки. Кроме того, я сделал некоторые обобщения и пришел к новым для меня выводам. Совершая ограбление, женщины пользуются преимуществами своего пола. Мужчины относятся с большим уважением к чужой собственности, нежели женщины, и менее упорны в своих злодеяниях. И женщины не так боятся ружья, как мужчины. В общем, если мы завоевываем новые владения, рискуя жизнью и сражаясь, то это благодаря нашим матерям. Мы, англосаксы, — раса сухопутных и морских грабителей, и ничего в этом нет удивительного, раз мы вскормлены молоком таких женщин, как те, что мародерствуют теперь на моем поле.

Между тем разбой шел своим чередом. Ни сирена, ни ружейные артикулы не действовали. Горожане были смелы и бесстрашны. И я заметил, что обычай «репитерства» получил всеобщее распространение. Какой был толк без конца их прогонять, раз мы позволяли им каждый раз уносить с собой их незаконную добычу? Прогнав одного и того же человека во второй и в третий раз, начинаешь испытывать что-то, похожее на жажду крови. А изведав однажды этот кровожадный позыв, чувствуешь, что тобой овладевает какой-то рок, влекущий тебя в бездну. Не раз ловил я себя на том, что бессознательно вскидываю винтовку к плечу, чтобы прицелиться в бессовестных браконьеров. Во сне я истреблял их самыми разнообразными способами, а трупы бросал в водоем. С каждым днем соблазн выстрелить им в ноги становился все сильней, с каждым днем голос судьбы звучал надо мной все повелительней. Призрак виселицы возникал передо мной, и я, с петлей на шее, созерцал страшное будущее своих детей, запятнанное бесчестием и позором. Я стал бояться самого себя, а Бесс, встревоженная, ходила по знакомым, тайно умоляя их, чтобы они уговорили меня поехать отдохнуть. И вот, когда я уже совсем изнемог, мне пришла в голову спасительная мысль: надо отбирать! Став безрезультатными, набеги прекратятся сами собой.

Первым после этого на моем поле появился мужчина. Я дал ему подойти поближе. О радость! Это был сам Репитер, самодовольный, полный уверенности в себе под влиянием прежних удач.

Я вышел к нему навстречу, небрежно размахивая винтовкой.

— Прошу прощения, но я вынужден побеспокоить вас насчет этих маков, — произнес я елейным голосом. — Право, они нужны мне самому.

Он глядел на меня, онемев от изумления. Вероятно, я представлял собой зрелище величественное или, во всяком случае, внушительное. С винтовкой в руке и с этой любезной просьбой на устах я чувствовал себя зараз Блэком Бартом, Джессом Джеймсом, Джеком Шеппардом, Робин Гудом и многими другими знаменитыми разбойниками.

— Итак, — продолжал я несколько резче, то есть самым, как мне казалось, подходящим тоном, — мне искренне жаль вас тревожить, но все же прошу отдать мои маки.

Я небрежно перехватил винтовку повыше и улыбнулся. Это его доконало. Не говоря ни слова, он отдал мне цветы, повернулся и пошел к изгороди; от его непринужденной самоуверенности не осталось и следа. И на этот раз он уже не останавливался, чтобы, словно невзначай, сорвать цветок. Это было последнее появление Репитера. По его глазам я понял, что он меня невзлюбил, и, пока он не скрылся из виду, даже спина его выражала мне укор. Теперь мой домик всегда затоплен цветами. Все вазы и глиняные кувшины полны ими. Они пылают на каждой каминной доске, буйствуют по всем комнат там. Я дарю их своим знакомым огромными букетами, но услужливые горожане приходят и рвут их для меня снова и снова.

— Посидите еще минутку, — говорю я уходящему гостю.

И мы сидим на прохладной веранде, в то время как неутомимые горожане рвут мои маки, обливаясь потом под жгучими лучами солнца. Дождавшись, когда они переобременят себя моими желтыми любимцами, я схожу вниз с винтовкой в руке и освобождаю их рт этого груза. Таким образом, я убеждаюсь каждый раз, что нет худа без добра.

Конфискация неизменно давала прекрасный результат. Но я не учел одного обстоятельства: многочисленности горожан. Хотя прежние нарушители не возвращались, каждый день появлялись новые, и передо мной встала поистине титаническая задача: внушить населению целого города мысль о нецелесообразности набегов на мое маковое поле. Первое время, отбирая у них добычу, я пытался объяснить им свою точку зрения, но в дальнейшем перестал. Это была пустая трата времени: они не могли меня понять.

Одной даме, намекнувшей на мою жадность, я сказал:

— Милостивая государыня, я ничего у вас не отнимаю. Если б я не оберегал своих цветов вчера и третьего дня, вы, окидывая взглядом мое поле, не увидели бы этих маков, — они уже были бы сорваны вашими городскими ватагами. Маки, которых вы не должны рвать сегодня, — это те самые, что я не позволил рвать вчера и третьего дня. Поэтому, уверяю вас, вы ровно ничего не потеряли.

— Но ведь теперь-то они здесь? — возразила она, кидая плотоядный взгляд на их яркое великолепие.

В другой раз какой-то джентльмен сказал мне:

— Я вам заплачу за них.

Я только что отобрал их у него целую охапку.

Мне вдруг стало стыдно, сам не знаю почему: верно, его слова напомнили мне, что мои цветы обладают не только эстетической, но и денежной ценностью. Подавленный тем, что в моих действиях могли усмотреть стремление к наживе, я невнятно пробормотал:

— Я своими маками не торгую. Можете взять то, что сорвали.

Но не прошло и недели, как тот же джентльмен снова возник передо мною.

— Я заплачу вам за них, — сказал он.

— Пожалуйста, — отвечал я. — Платите! С вас двадцать долларов.

Он разинул рот от изумления, испуганно поглядел на меня, снова открыл было рот… и, ни слова не говоря, с огорченным видом положил цветы на землю.

Но, как и следовало ожидать, рекорд наглости побила женщина. Когда я, не пожелав взять плату, потребовал, чтобы она вернула мне сорванных красавцев, она решительно отказалась.