Он чувствовал всё, что здесь сказано. Я его люблю за это.
(Сильный шум в другой комнате.)
Многие голоса. Господа! мы (честь имеем объявить) пришли сюда и званы на похороны доброго смысла и стыда. За здравие дураков и <…>!
Рябинов. Тост! еще тост! господа! Коперник прав: земля вертится!
(Шум утихает.) (Потом опять бьют в ладони.)
Снегин. Оставь! не слушай их! читай далее…
Заруцкий. Погоди. (Вынимает еще бумагу.) Вот этот отрывок тем только замечателен, что он картина с природы; Арбенин описывает то, что с ним было, просто, но есть что-то особенное в духе этой пиесы. Она, в некотором смысле, подражание The Dream, Байронову. — Всё это мне сказал сам Арбенин. (Читает.)
Всё, что тут описано, было с Арбениным; для другого эти приключенья ничего бы не значили; но вещи делают впечатление на сердце, смотря по расположению сердца.
Снегин. Странный человек Арбенин!
(Оба уходят в другую комнату.)
Вышневский. Господа! когда-то русские будут русскими?
Челяев. Когда они на сто лет подвинутся назад и будут просвещаться и образовываться снова здорова.
Вышневский. Прекрасное средство! Если б тебе твой доктор только такие рецепты предписывал, то я бьюсь об заклад, что ты теперь не сидел бы за столом, а лежал бы на столе!
Заруцкий. А разве мы не доказали в 12 году, что мы русские? Такого примера не было от начала мира! Мы современники и вполне не понимаем великого пожара Москвы; мы не можем удивляться этому поступку; эта мысль, это чувство родилось вместе с русскими; мы должны гордиться, а оставить удивление потомкам и чужестранцам! Ура! господа! здоровье пожара Московского!
(Звук стаканов.)