— Не собор, а монастырь.

— Ну, неважно, одним словом, какая-то древняя развалина. Я помню, ты говорила, что здорово провела там время. И я тогда еще подумала, как жаль, что вам не удалось отправиться туда вместе с папой.

— Это был наш с тобой секрет. Я никому больше не рассказывала об этом месте. Все равно у твоего отца никогда не бывало времени на отдых.

— Да, — печально согласилась Одри. — А теперь поздно. — Она снова вспомнила о похоронах и провела рукой по лицу. — Боже, до чего все это ужасно. Выбирать гроб, справляться о ценах.

— Не стоит думать об этом, дорогая, — стала успокаивать ее Лилиан. — Все кончилось, и слава Богу. Считай, что мы выполняли тяжелую, но необходимую работу.

— Ты говоришь так, будто мы солдаты, вернувшиеся с войны, — озадаченно пробормотала Одри.

— В самом деле? — В голосе Лилиан прозвучало легкое удивление. — Ну, мы ведь в каком-то смысле и есть солдаты. Нам теперь следует руководствоваться долгом и набраться мужества. Твой отец тоже был человеком долга.

Одри заплакала. Все утро, до той самой минуты, когда владелец похоронного бюро проводил их через свой мрачный, с тремя аренами, цирк, она сдерживала слезы, прячась в спасительный кокон оцепенения.

«Твой отец — был...»

Она уронила лицо в ладони и зарыдала.

— Ну, будет, будет, — успокаивала ее мать, поглаживая по плечу. — Надо быть мужественной, дорогая. Отец, будь он с нами, сказал бы то же самое.

Но его нет, совсем нет! — думала Одри. О, как бы я хотела, чтобы он был здесь!

Неожиданно она разозлилась.

— Неужели ты до сих пор веришь во всю эту чепуху о долге и мужестве? Да я даже не знаю, что оно такое и с чем его едят, это мужество! А долг! Это просто пустой звук, который люди издают, когда хотят, но не способны объяснить ни себе, ни другим, почему они обязаны жертвовать чем-то своим, кровным, во имя того, что им, может быть, вовсе без надобности. — Одри отчаянно пыталась справиться с собой, чтобы совсем уж не впасть в ярость или в истерику. — С помощью таких вот слов он и подчинил тебя своему влиянию!

— Мы все находились под его влиянием, — напомнила ей мать. — И ты в том числе.

Как ни старалась Одри призвать на помощь силу воли, ей это не удавалось. Переживания, слезы и то самое чувство вины подняли все мутные осадки со дна души; все старые обиды выплеснулись из темного омута подсознания.

— Он не любил меня! — закричала она сквозь рыдания. — Он хотел двух сыновей и был недоволен тем, что произвел на свет девчонку. И я платила ему той же монетой! Да, да! Он много раз давал это понять. Много раз.

Лилиан ошарашенно смотрела на дочь.

— Да ты хоть когда-нибудь, хоть единственный раз слышала от него что-либо подобное?

— А зачем ему было говорить — и так было ясно. Всякий раз, когда он наблюдал, как я замахиваюсь битой или бью по мячу, я читала в его глазах разочарование.

— Твой отец гордился тобой, Одри. Поверь, он очень любил тебя.

— Неужели ты не понимаешь, мама? Я никогда по-настоящему не знала его! — Слезы против воли снова полились из ее глаз. — И теперь... никогда уже... не узнаю...

— Бедная моя девочка, — произнесла Лилиан, потянувшись к ней через стол. — Бедная, бедная девочка.

— Шпион, — невольно эхом откликнулся Майкл. Новость ошеломила его, и он больше ничего не произнес — ни пока они спускались по широкой лестнице клуба «Эллипс», ни когда забрали у привратника свои шляпы и уселись в лимузин Джоунаса. Всю недолгую дорогу до штаб-квартиры МЭТБ в Фэрфаксе Майкл безмолвно смотрел в густо затемненное пуленепробиваемое стекло и очнулся от задумчивости, лишь когда машина вкатилась за ограду территории Бюро.

— Наше Бюро — это разведывательная организация, созданная с целью противодействия угрозе Соединенным Штатам извне, — заговорил Джоунас Сэммартин.

— Значит, вы — шпион...

— Да, — сказал дядя Сэмми. — И твой отец тоже был шпионом. Дьявольски удачливым шпионом.

Майкл попытался глубоко вздохнуть, но у него не получилось. Все это не укладывалось в голове. Словно он в одно прекрасное утро проснулся в незнакомой комнате, в незнакомом доме, а снаружи — совершенно незнакомая местность. Словно мир разом изменился до неузнаваемости. Все вокруг сделалось каким-то ненастоящим, искаженным, как будто сон продолжался.

— Чем конкретно занимался отец? — спросил он наконец. Майкл с усилием выдавливал слова, рот был словно забит грязью.

— Выполнял оперативные задания, — ответил Джоунас. — Он никогда не мог усидеть за письменным столом, и не был бы счастлив, работая на одном месте. Выбрал себе оперативную кличку Сивит. На нашем жаргоне таких, как он, называют «котами». И, как всякий «кот», Филипп занимался мокрыми делами.

Дядя Сэмми не повел Майкла внутрь здания Бюро, они прогуливались по аллее внутри территории, обнесенной высокой железной оградой. Ограду по всему периметру опутывали электрические провода, тут и там из земли торчали железные столбики с электронными датчиками, и где-то в вольерах лаяли сторожевые псы.

— Это означает весьма специфический вид полевой работы, — продолжал дядя Сэмми. Становилось жарко, и они старались идти под сенью платанов. — Лишь самые избранные агенты получают право стать «котами».

— И что же они все-таки делают, эти ваши «коты»?

— По-видимому, выражение «мокрая работа» следует понимать буквально — они проливают кровь.

— То есть как?

— Такая профессия, Майкл, — объяснил Джоунас. — Иногда наша контора вынужденно санкционирует ликвидацию отдельных индивидуумов. Обычно это называется терроризмом.

Пораженный Майкл снова окаменел. Дядя Сэмми нанес удар ниже пояса. Кто угодно, только не мой отец! — свербила в голове мысль. Майклу хотелось бежать прочь без оглядки, забиться в темный угол или броситься наземь и зарыдать. Не может этого быть! Но умом он уже понимал, что это правда. Все подтверждало ее — приезды и отъезды отца, многочисленные мелкие детали, случайно оброненные фразы... Будто к составной головоломке, никак не складывавшейся в единое целое, вдруг нашелся ключевой фрагмент, и этот единственный кусочек сразу связал все непонятные части в целостную картину.

Майкл, будто со стороны, услышал свои слова:

— Нет, только не терроризм. Террористы — фанатики. Еще в эпоху крестоносцев среди арабов появились так называемые ашаши, которые, накачавшись наркотиками, тайно убивали христиан и своих менее ревностных, единоверцев. Вообще говоря, терроризм — род безумия. В данном случае дело, судя по всему, обстоит иначе.

Сэммартин остановился под магнолией. Одуряюще приторный аромат вызывал почти отвращение. Джоунас поднял на Майкла внимательные серые глаза.

— Теперь ты меня возненавидишь. Не отрицай, какой смысл? Я же чувствую по твоей реакции. Считаешь, что я виноват в смерти твоего отца. И, наверное, в том, что он вел такую жизнь. Что ж, я тебя понимаю. Но ты не прав ни в том, ни в другом. Твой отец сам пожелал заниматься этой работой. Она была ему необходима. Я действительно завербовал Филиппа — но лишь после того, как близко узнал и понял, чего он хочет.

Майкл покачал головой.

— Вы хотите сказать, что моему отцу нравилось убивать людей?

Джоунас выдержал его взгляд.

— Ты и сам знаешь, что это не так. Не такой он был человек. Филипп делал только то, что необходимо для безопасности страны.

В последние слова Джоунас вложил всю силу своей убежденности, и это подействовало — Майкл проникся их правдой, позволил себе поверить тому, чему так хотелось верить. В этом отношении он напоминал своего отца.

— Он сделал свой выбор — его место было не дома. Видит Бог, это не означает, что он не любил тебя, или Одри, или Лилиан. Это просто призвание. Как у священника-миссионера или...

— Священника?!

— Да, Майкл. Филипп обладал глубоким, я бы сказал, незаурядным умом. Он видел мир целиком, мыслил в глобальных категориях и знал, что его работа важна по-настоящему, не сиюминутно...