- Прибить на фиг и все дела! - пожал плечами Лешка. - Подумаешь, проблема!

- Не надо меня ни к чему прибивать - возмутился Исак. - Я же не доска какая, я чел... Ой... Нельзя помнить, надо быть и кушать.

- Человек? Так ты человек? Или был человеком? - насторожился Лешка.

- Не знаю я! Они узнают, если я узнаю!

Аня вдруг всмотрелась в "термос" и медленно, как будто не своим, очень низким голосом проговорила:

- Пьяный был. Машину вел. Врезался в остановку. Там дети стояли. Второй класс. На экскурсию поехали. Пятерых убил. Сразу. Еще трое в реанимации умерли. Семеро инвалиды. Повесился. Наутро.

- Вот кто ты есть, Исак, или кто ты есть? - задумчиво сказал Мишка. - Ужас-то какой, Господи...

Термос вдруг затрясся, черный забился в нем, истошно завопил, как будто его там начали резать:

-Не я, не я... Занесло... Мокро... Тормоз сломался... Дождь... Не я... Не я-а-а-а!

И вдруг резкая, ватная тишина тяжело повисла в ночи.

Лешка осторожно потряс "термос":

- Пусто. - И удивленно заглянул внутрь. - Точно пусто.

Он перевернул "термос" и оттуда на пол с шипением тягуче стекла небольшая лужица черной жидкости.

- А это что за фигня? - спросил Мишка.

- Остатки. Или останки? - пожал плечами Леха.

Любопытный Мишка потянулся было пальцем к черной лужице, и Аня хотела было его остановить, но жидкость вдруг задымилась и стремительно высохла.

- Интересно, куда он делся? - задумчиво спросила девушка. - Может это он сбежал так?

- А черт его знает! - неожиданно легкомысленно пожала плечами Оля.

А Лешка засмеялся:

- Действительно! Черт и знает! Давайте-ка спать, по настоящему. И Миш, придумай какие-нибудь растяжки, чтоб, если кто сунулся - порвался к чертовой матери.

- Нельзя - покачал головой Мишка. - Народа вокруг много. Я лучше какую-нибудь сигналку придумаю. Чтоб зазвенело и заорало. Впрочем, мне кажется, что никто не сунется.

И, действительно, ночью никто не сунулся и Мишкины "придумки", слава Богу, не сработали.

Проводник разбудил их как положено, за час до прибытия и они даже успели попить чай. И ровно в шесть утра засверкали в окне золотые купола Владимирских храмов.

Неприятное их ждало на перроне.

Их никто не встретил. Поезд уже ушел, а они все еще стояли у замершего в бесконечном пути в никуда паровоза-памятника. По рельсам ходили мужики в оранжевых жилетах, ранние мороженщицы лениво переминались у лотков, а небо раздумывало на тему - пролиться ли дождем или таки расщедриться на солнышко?

На четверых туристов не обращал внимания никто. Даже парочка милиционеров не удосужилась проверить документы. И впрямь, ясно же что студенты собрались куда-то ехать.

Только лица у студентов были растерянные. Словно опоздали на электричку, и следующая будет только вечером.

Было, пожалуй, отчего растеряться.

Одни в чужом городе. На фиг никому не нужные.

- Слушай, Леш, а эти не нас встречают?

И, действительно, на перроне откуда-то взялись двое мужчин, внимательно разглядывавших туристов. Вот только их лица командиру не понравились.

Один был большеглаз, причем глазные яблоки словно жили отдельными жизнями. Они то съезжались к переносице, то крутились по разным орбитам. При этом они все равно смотрели на ребят. Из любого положения. Потому что зрачки были столь широки, что белков не было практически видно. Мужчина улыбался. Но улыбка его была больше похожа на безжизненный оскал.

Лицо второго вообще ничего не выражало. Наспех сляпанное, как будто из разных частей, оно было чудовищно непропорционально. "Как будто голем", откуда-то всплыло малознакомое слово.

- Не хотелось бы, чтоб эти нас встречали. Смотри, какие страшные. - Поморщилась Ольга.

На слово "страшные" большеглазый улыбнулся шире. Стало видно один большой белый зуб. Приглядевшись Лешка понял, что зубы есть все, но остальные были очень маленькие и черно-желтые. А один - белый - ярко выделялся на их фоне.

Потом, он шагнул в их сторону, "голем" же абсолютно неподвижно остался стоять на краю платформы.

- Прриветт, мы ттотт ктто естть всттрреча вы. - Абсолютно механическим хриплым голосом произнес он невообразимую фразу.

- И ттебе прриветт брратт по рразуму! - саркастично передразнил его Лешка.

- Тты прравильно. Мы естть иные планеттяне Венерра. Тты знатть, тты прреддупрреддитть. - интонации в речи отсутствовали напрочь, поэтому понять - что барабанит "планетянин" было довольно сложно.

- Однако... - только и успел сказать Мишка, как вдруг откуда-то выехал вокзальный трактор со скрежечущим караваном тележек.

"Голем" так и не пошевелился, когда трактор проехал сквозь него. Только механически поднял руку и замахал, как будто приветствуя студентов.

"Инопланетянин" же продолжал что-то говорить. При этом он даже не повысил голос, хотя его тусклоту было даже не разобрать за грохотом трактора.

Аня вдруг взмахнула рукой и как будто перерубила его на четыре части. Продолжая тускло вещать, "инопланетянин" моментально развалился и рассыпался на асфальте.

- Пошли отсюда. Быстро! - прошипела она. Они быстро, как только это, возможно, надели рюкзаки и быстрым шагом пошли на площадь.

Лешка шел последним. Когда он оглянулся, то перед ним предстала не вообразимая картина. "Голем" медленно заваливался на железнодорожные пути, все так же продолжая махать руками, а по кускам "инопланетянина" неторопливо прошелся наряд милиции, возвращавшийся из своего путешествия до края перрона. Один из ментов задел ботинком голову развалившегося и та, откатившись в сторону, повернулась лицом к туристам. Она еще шире улыбнулась. От уха до уха. Губы продолжали шевелиться и тут Леха услышал: "Приветтсттвуем вас! Бытть, осттатться ттутт-зддесь!".

- Вы слышали? - нервно спросил Леха.

- Не останавливайся! - прошипела Аня, дергая его за рукав. - Быстро в троллейбус!

И тут навалилось такое оцепенение, что Лешка с трудом затащил рюкзак на заднюю площадку рогатого представителя общественного транспорта.

Странное, непередаваемое ощущение того, что воздух словно превратился в воду, так тяжело было двигаться сквозь него. Завихрения воздушных волн растекались от троллейбуса, словно от плывущей подводной лодки. Он слышал малейшие движения внутри своего организма, удар сердца бил по вискам, тошнил шелест бегущей по венам крови, колола боль умирающих клеток, громом гремел кишечник. Мышцы часто задрожали, и знакомая судорога пробила позвоночник. Последнее, что он сумел различить, встревоженные глаза, какой-то женщины, склонившейся над ним...

... Его окружала непроницаемая тьма. Словно подвешенный между пространством и временем, он не понимал где верх, где низ. Он понял, что такое - вечность. И он отчаянно позавидовал Каю. У того было занятие: складывать слово "Вечность" из осколков льда, и Снежная Королева могла говорить с ним. И когда медленно, словно на фотопленке стали проступать очертания изрезанных сидений, грязных стекол и обшарпанных поручней, он, было, обрадовался, но за окнами оставалась угрюмая непроницаемая тьма, и режущий свет троллейбусных ламп только усиливал отчаянное чувство одиночества.

Но он был не один, он знал, что не один. Чей-то змеиный глаз продолжал безжизненно смотреть на него, чей-то раздвоенный язык облизал где-то сухие губы. Но тьма продолжала расступаться, и за окном уже было видно, что где-то далеко внизу какие-то плосколицые и узкоглазые люди с кривыми саблями гонят перед собой по снегу толпу полураздетых оборванцев. Те лезут по тонким лестницами на высокую стену, их сбрасывают, обливают кипятком, забрасывают камнями, расстреливают из луков.

Смерть неизбежна, и это понимают все, и те, кто обороняется на стенах города с золотыми куполами, и те, кто лезут по лестницам, выбирая между смертью и смертью, и те, плосколицые. Но одни облегченно вздыхают, другие кричат от ужаса, третьи яростно радуются.