– Ну вот… Лена, солнышко закатное, это мой жест – вздыхать в ладонь, напрашиваясь на поглаживание по голове. Так что пожалуйста, ну пожалуйста, не надо, а то я заплачу от жалости, начну нежно гладить это пламя ада, что у тебя вместо волос, а потом не сдержусь, и несмотря на все старания забуду, что жалея, гладят только голову…

Лена истерически хихикала в ладонь. Показавшийся меж пальцев смеющийся глаз сделал что-то, от чего мне стало тихо, спокойно и хорошо.

– Дима, милый,… как устроишься на работу, сконнектись [24] Дана вурдалак светлая сеть. Запомнил?

– Дана вурдалак светлая сеть. Трудно не запомнить такой сказочный адрес… Кстати о сказках, Лена, ты все еще думаешь, что на этой планете есть работа для меня?

Чуть вздрогнув, она опасливо покосилась на браслетик на левом запястье и очень серьезно, с потугами замаскировать под шутку, ответила:

– А ты уверен, что работать будешь на этой планете?

– А! Ну тогда я наконец-то понял, почему я раньше не слышал о баре «Норка Гидралиска»…

Смысл сказанного ею вдруг дошел до меня и тело, вмиг напружиненное приступом ужаса, чуть не сорвалось сбежать.

…Бармен – агент.

…Бар на пару дней.

…Фильтрация посетителей.

…Тела супермоделей.

Я представил, как Лена стягивает кожу вместе с джинсами и блузкой и показывается тощий розовый слизистый ящер…

Глаза автоматически проследили, как троица из-за углового столика походками хорошо выдресированных фотомоделей удалилась в сторону служебных помещений. Потом переметнулись на Лену. Рука испуганно слазила в карман и вылезла обратно уже с перстнем на пальце. Другая, противно подрагивая, не спеша расстегнула пуговицы на груди.

– Лена. – тихо выдавили речевые органы. – А ты человек?

Она, еще не подняв глаза, начала смеяться. Подняв и увидев мои натянутые плечи, осеклась. Увидев расстегнутую куртку, посерьезнела.

Потом ее взгляд упал на перстень с глазком Амона [25], инкрустированный серебряными рунами Египта и она тоже напружинилась.

– Да… – рассеянно пролепетала она, разжиженная потоком тяжелого страха, транслируемого сущностью через перстень. – Как и все население… – с тихим вскриком она схватилась за браслет и вырубилась.

Не успев удивиться, я, выносимый из-за стола спущенными пружинами ног, увидел двух атлетов в жилетках, за какое-то мгновение возникших у входа в зал. Сущность хлестанула по ним парализующим страхом, а рука метнула бутылку.

Левый попробовал уклониться, а правый неуверенно шагнул ко мне. Выхватывая на бегу нун-чаки, я проследил, как бутылка свалила левого, и метнул нун-чаки в правого. Бухнув «винт» в открытый блоком головы живот, я помчался к выходу.

Мелькнула рука в камуфляже и все потухло.

Я шел по хрустальному саду, ломая ботинками тишь. Среди вечных сотворенных цветов, недвижной прозрачной травы Я был тем одним, кто шел в саду, сотворенном раз и до тех пор, пока кто-нибудь не придет.

Я пришел.

Соединяющие траву и небо колонны деревьев не видели меня. Кусты, поразившие сами себя запутанностью острых веток, не видели меня. Недвижная гладь ручья отражала, но не видела меня.

Они отражали. Все. Даже небо, недвижное, сотворенное и оставленное, пока я не приду.

Я пришел. Я шел и каждый шаг, каждый вдох, каждое трепетание век, подрагивание пальцев окунали меня в бездну холодного ужаса.

Я чуял, что сад, которые не видит, может разбиться от звука моих шагов…

«– Милый, я тебе нравлюсь?» Ночной эротический кошмар

Паника. Паника остановила сердце. Оно, сжатое страхом, слабое, слабее страха, закричало, умоляя меня проснуться и помочь ему ожить, чтобы разогнать по телу колкие льдинки, которыми стала кровь.

Я проснулся.

Сердце бухнуло, сотряся тело ударившей по стенкам артерий крови.

Рот раскрывался в беззвучном крике.

Я спросил себя – кого я зову? Я ответил себе, что я никого не звал – просто кричал и кричал в темноту, окружавшую меня и терпеливо ждавшую, пока я утихну и она сможет тихонько заползти в меня и угнездившись во мне, начать бесшумно пожирать мою память. Меня.

Потом я вспомнил, что темнота уже во мне. Уже давно, с детства, когда я устал кричать и уснул всеми брошенный и никому, кроме темноты, не нужный, став слабым и беззащитным, над которым можно все.

Я оборвал крик и открыл глаза. Темнота воспользовалась тем, что дверки век приоткрылись и подступила ближе. Я посмотрел в ее лицо, страшное тем, что его не было, закрыл глаза и поискал тело.

Ног ниже колен не было.

Руки и шею облепляло что-то шершавое и липкое. Ремни.

Тошнило.

Ознобило.

Холодно.

Одежды не было.

Хотелось курить. Хотелось пить.

Я попробовал шевельнуть рукой, и липко-шершавый ремень удержал ее. Тогда я набрал воздуха и закричал, разгоняя страх, уже смываемый приливом тухлых волн смертной тоски.

Я успел крикнуть раза три, и набрать воздуха для четвертого, когда темнота ударила в уши тихим голосом:

– Чего кричишь?

– Страшно. – признался я, а потом скорчился в истерике. Я тихо ныл, вяло извиваясь в ремнях, которыми был прикручен к жесткому и холодному столу. Я выл и скулил от ожидания того, что со мной сделают – изнасилуют, кастрируют, трепанируют или медленно будут сверлить зубы до тех пор, пока окровавленные сверла прорвут кожу щек.

Чьи– то пальцы, сильные и теплые, пробежались по рукам, освободив их. А потом в лицо полила струя теплого хлебного дыхания, очень успокоительного.

– Пожалуйста, не делай движений, когда отстегну. – попросил голос. Низкий, женский, молодой, с незнакомым трескучим акцентом.

– Ага. – всхлипнул я.

Она отстегнула меня от стола и я, дергаясь, медленно спустился на пластиковый пол. Свернувшись в клубок и вздрагивая, я лежал, пережидая медленно затухающий приступ человеческой тоски.

Сущность в затылке бесилась от паники жертвы, которая не может отдаться хищнику, чтобы тот ее трахнул вместо того, чтобы съесть.

– Дмитрий! Пойдем, отведу в твою комнату. – холодно позвала она.

– От-соси! – выплюнула сущность сквозь прыгающие зубы.

Копчик взорвался болью. Боль облила тело, сплавившись с тоской, и это сплав скрутил все мышцы в запутанные затянутые узелки.

– Самец. – отцедила она, сильно пиная меня в низ живота.

Я завизжал. Визг, тонкий и пронзительный, раздирал горло. Ставшее чем-то отдельным тело сложило спазмы и подергивания в одну цель – убить все, что шумит и мешает остаться в тишине. Ноги дрыгнулись в неуклюжей подсечке, подбросили все остальное вверх. Тело встало на ноги.

Содранное горло сорвалось на рев, загоняя на место желудок, присоединившийся к остальным мышцам, закрученным в чудовищный спазм.

Свет ударил в глаза, как игла в вену. В прямоугольнике светло-синего света в паре шагов от меня мелькнула она. Стройная, хрупкая, которую так легко переломать пополам и успокоиться, отгородившись от боли звонким хрустом ее позвонков.

Сипло взревев, я прыгнул на свет. Непослушные ноги подогнулись, руки ухватились за границу светлого и темного, удержали от падения, втянули голову в свет. Глаза сразу нашли ее спину. До спины было три хороших прыжка. Если бы я мог их сделать! Три прыжка, объятия, хруст – и спокойствие.

Я зарычал, роняя на пол слюну. Она обернулась, показав мне смеющиеся льдисто-голубые глаза. Я зарычал громче, и понял, что когда я ее догоню, она захочет мне отдаться, чтобы сохранить жизнь, но я убью ее. Сначала выдавлю эти глаза, в которых будет много-много страха и чуть-чуть похотливой надежды, а потом сломаю.

Я шагнул к ней. Еще и еще, вытягивая руки со скрюченными до боли пальцами. Хихикнув, она исчезла в темно-зеленом, открывшемся перед ней.

Я взвыл, глядя на ее удаляющуюся спину. Потом увидел, что отбежав прыжков на десять, она остановилась у стены и стала что-то с ней делать. Зарычав, а пошел на нее. За четыре шага она исчезла в стене. Не останавливаясь, я шагнул в черную дырку, в которой смутно зеленело ее тело.