— Что в этом странного?

— Мне кажется странным, что я уже был взрослым, мыслил, чувствовал, планировал свою жизнь, а тебя еще не было на свете. Я просто не в состоянии в это поверить. У меня такое ощущение, что ты была всегда и где-то совсем рядом, только я почему-то тебя не видел… И вообще я не верю, что было когда-то такое время, когда я уже был, а тебя еще не было.

Сказав это, он сам же удивился своим словам. Он не мог понять, откуда взялось это странное ощущение, возникшее в нем, наверное, еще в тот первый вечер, когда они сидели возле бассейна, и усиливающееся с каждым днем — как будто Вероника всегда была в его жизни.

Оба долго молчали, внимательно глядя друг на друга и размышляя над этой загадкой. Сумерки наполняли своим таинственным сиреневым светом высокие окна спальни, а со двора доносился щебет птиц и голоса прислуги, занятой приготовлениями к праздничному ужину — столы накрывались в саду. На этот раз прием обещал быть еще более грандиозным, чем все другие празднества, которые когда-либо устраивались в этом доме. На него были приглашены не только члены съемочной группы фильма с участием Вероники, но и вообще чуть ли не вся киностудия. Праздник, по всей вероятности, затянется до утра. Будут танцы, праздничный фейерверк, как на Рождество.

Подготовка к этому торжественному мероприятию заняла целую неделю. Фасад дома был украшен гирляндами из разноцветных лампочек, такие же гирлянды были развешаны вдоль подъездной аллеи, на деревьях вокруг бассейна и в саду, где были установлены длинные столы. Вчера, когда электрики закончили работу и включили все гирлянды, Вероника сказала, что дом и сад напоминают ей картинку из рождественской сказки, не хватает только снега…

— Я думаю, все мы уже были до того, как появиться на этот свет, — тихо проговорила Вероника, скорее рассуждая сама с собой, чем обращаясь к нему. — То есть не думаю — я уверена в этом. Я не знаю где, как и в каком качестве, но мы уже существовали до того дня, который считаем днем своего рождения. Человеческая душа… Она ведь бесконечна, бесконечна и вечна. У нее нет ни начала, ни конца — как у вечности. Я, например, никогда не понимала людей, которые боятся смерти. Как можно бояться того, чего на самом деле нет?

— Я тоже никогда не верил в смерть. По крайней мере, в то, что она когда-нибудь постигнет меня. А сейчас тем более не верю. — Он улыбнулся и провел рукой по волосам. — Значит, тебе тоже знакомо это ощущение? Даже не ощущение — сознание собственного бессмертия?

— Конечно, — кивнула она. — Ведь это яснее ясного — то, что мы были всегда и будем всегда. И это вполне объяснимо с точки зрения самой обыкновенной логики.

Он потянулся за сигаретами на маленьком мраморном столике.

— Как же ты это объясняешь?

— Очень просто. Человеческая душа, или сознание, — это очень сложный механизм, настолько сложный, что никому из нас никогда не постичь всех тех процессов, которые происходят в его душе. В каждом из нас живет столько разных чувств, мыслей, желаний, что человек и сам не успевает познать себя до конца за тот отрезок времени, который мы называем жизнью. Ты только подумай, сколько усилий, сколько энергии затрачивается на то, чтобы создать каждую человеческую душу. Так неужели Тот, Кто ее создал, станет выбрасывать, использовав лишь однажды?

Он с интересом смотрел на нее.

— Ты хочешь сказать, что веришь… в перевоплощения?

Она пожала плечами.

— Я не знаю, верю я в них или нет. Хотя, наверное, все-таки верю. — Вероника задумчиво играла прядью своих длинных шоколадно-каштановых волос, накручивая ее на палец. В этом жесте было что-то детское — так, по крайней мере, казалось ему. — Знаешь, я вполне допускаю возможность, что каждый из нас уже по многу раз жил в этом мире — и еще будет жить здесь в новых воплощениях. Это так же, как… как в кино. Ведь один и тот же актер может сняться во многих фильмах, не так ли?

Он глубоко затянулся сигаретой и затушил ее в золотой пепельнице. Потом проговорил, медленно и очень отчетливо, будто надеялся, что его слова обретут особый, реальный смысл:

— Если это действительно так, Вероника, то мы с тобой должны позаботиться о том, чтобы и в следующий раз мы оба были задействованы в одном и том же фильме.

— А ты напиши для него сценарий, — с улыбкой подсказала она. — Разумеется, со мной в главной роли. Тогда я появлюсь в твоей жизни в тот самый момент, когда ты этого захочешь, и навсегда останусь с тобой.

Это было всего лишь шуткой, и он прекрасно это понимал: ведь вовсе не мы пишем сценарии наших судеб. Но сейчас, глядя в ее улыбчивые глаза, затемненные по-театральному длинными ресницами, он вдруг почувствовал себя всемогущим, словно действительно мог просчитать намного вперед не только тот путь, который ему еще оставалось пройти в этой жизни, но и все пути, которые он пройдет в последующих жизнях, если они у него будут. Как будто она вручила ему Вечность, сказав: «Распоряжайся ею как считаешь нужным» — и он был уверен, что сумеет правильно сориентироваться в потоке времени, сумеет просчитать каждый свой шаг так, что и все другие пути неизменно приведут его к ней, к счастливой случайности их встречи… Это было удивительным ощущением — чувствовать себя полновластным хозяином своей судьбы. Своей судьбы и своего счастья.

Она встала и подошла к нему, шелестя шелковым платьем. Остановившись за спинкой его кресла, положила руки ему на плечи. Сквозь тонкую ткань рубашки он чувствовал тепло ее ладоней.

— Я всегда хотела оказаться у самых истоков времени, когда этот мир только-только начинал просыпаться к жизни… Потому что Вечность — это очень уютная среда для обитания, я знаю. Но здесь мне еще уютнее.

— Здесь?

— Здесь — в этом доме, в этом городе, в этом мире… В сегодняшнем дне. И в этой минуте.

Он закрыл глаза и запрокинул голову на спинку кресла. Ее пальцы скользнули в легкой, почти невесомой ласке по его лицу.

— Я узнаю тебя везде, где бы мы ни встретились, — прошептала она. — В любом воплощении…

— Но ведь в другом воплощении у меня будет другое лицо.

— Ничего подобного, — возразила она. — У тебя будет то же лицо, те же глаза — и та же улыбка. И вообще все-все в тебе останется таким же. Потому что ты умеешь быть только самим собой — ты не сумеешь стать другим, даже если захочешь.

Он поднял обе руки и обнял ее за шею. Мягкое облако ее волос упало на его лицо, когда она наклонила голову. Она присела на подлокотник кресла, потом соскользнула с него к нему на колени. Никогда прежде она еще не была такой желанной, как сейчас, — но это, наверное, потому, что он стал всемогущим и бессмертным, он стал хозяином судеб их обоих… И хозяином всех тех жизней, которые им еще предстоит прожить. Сознание собственного могущества и бессмертия усиливало в нем каждое чувство, обостряло каждое ощущение.

— Ты никогда не изменишься, — шептала она, — и я тоже никогда не изменюсь. Мы останемся такими, какие мы сейчас, и будем такими всегда. Всегда и везде — во всех мирах и воплощениях, в Вечности… И даже за пределами Вечности мы останемся самими собой. Мы никогда не потеряем друг друга. А если потеряем, то сразу же найдем… Ты мне веришь?

— Верю, — прошептал он в ответ. Разве он мог не верить в это сейчас?

Когда ее губы коснулись его губ, он чуть не задохнулся от радости…

Телефон зазвонил оглушительно громко.

По лицу отца, встречающего ее на частной посадочной полосе в аэропорту Кеннеди, куда ее доставил самолет Габриэле, Вероника тут же поняла, что он сказал ей правду по телефону — жизнь матери действительно вне опасности. Лицо отца было усталым и озабоченным, даже встревоженным, но все-таки не настолько, чтобы она могла подумать, что случилось худшее или что это «худшее» еще может случиться. Шесть часов перелета были, наверное, самыми ужасными часами во всей ее жизни — нет, не наверное, а точно. Она боялась, что отец солгал, что состояние матери на самом деле намного хуже, что пока она летит через океан, ее мама, быть может… При этой мысли ей становилось так жутко, что не хватало храбрости додумать ее до конца.