— Хочешь знать, кто написал эту роль?

— Кто?

— Тот же, кто решает, брать тебя на роль или нет.

— А кто решает?

— Я.

Ее ресницы взметнулись вверх, и глаза заблестели еще сильнее.

— Ты возьмешь меня на роль? — моментально прореагировала она.

Он наклонил голову, вглядываясь в ее по-дерзки красивые черты.

— Я думаю, этому фильму никак не обойтись без тебя, — медленно проговорил он.

Она вдруг резко повернулась в сторону.

— Он взял меня на роль! — радостно объявила она, обращаясь к камере.

Только сейчас он понял, что все это время съемка продолжалась.

— И тогда я решила, что ни за что на свете не стану палеонтологом.

Этими словами Вероника завершила свой рассказ о раскопках и, допив кока-колу, спрыгнула с мраморного края бассейна, и поплыла в прозрачной голубоватой воде. Габриэле некоторое время наблюдал, как ее гибкое, грациозное тело ритмично движется под самой поверхностью воды, подернутой легкой рябью, потом отставил в сторону бокал и последовал за ней.

— А тут как раз подвернулась кинопроба, — сказал он, плывя рядом с ней. — Что называется, свалилась с неба… Я рад за тебя, Вероника, за фильм, конечно, тоже. Наверное, прежде всего за фильм.

Она легла на спину, и ее длинные волосы расплылись темным полукругом вокруг ее головы, потом перевернулась на бок.

— Боюсь, еще рано радоваться, — сказала она, но в ее голосе не было и тени неуверенности. — Я никогда в жизни не играла и вообще абсолютно не умею имитировать, перевоплощаться и так далее. Я просто не представляю, как буду играть твою героиню.

Он рассмеялся, вспомнив ее «имитацию» клоуна.

— Моя героиня тоже не умеет перевоплощаться, — сказал он. — Она просто красивая девушка с ярким характером и умеет делать лишь одно: быть самой собой. Но она умеет делать это так красиво, что этого вполне достаточно. Зачем ей перевоплощаться? — Они доплыли до противоположного края бассейна. Он взобрался на лесенку и протянул ей обе руки, помогая вылезти из воды. — Кстати, у моей героини нет никакой профессии, — продолжал он. — Я просто не смог придумать профессию для нее. Я решил, что она, наверное, еще учится в школе — потому и искал очень молодую девушку.

— У меня далеко не школьный возраст, Габриэле, — сказала Вероника, обертываясь ярко-розовым махровым полотенцем, которое он набросил ей на плечи. — Люди не учатся в школе в двадцать четыре года — или я ошибаюсь?

Он внимательно посмотрел на нее. Во время пробы, наблюдая за ней через экран телевизора, он мог вполне допустить, что ей уже исполнилось двадцать — очень юные девушки не держатся так уверенно. Но сейчас, вблизи, с мокрыми волосами, беспорядочно и красиво разбросанными по плечам, и с капельками воды на щеках и ресницах, она казалась ему совсем ребенком. И кожа у нее была восхитительно чистой, как у ребенка, с той лишь разницей, что у детей обычно румяные щеки, а на ее щеках не было и намека на румянец. Но ее бледность нельзя было назвать нездоровой — скорее это была даже не бледность, а почти прозрачная белизна мрамора. Гример позаботился о том, чтобы придать ее щекам немного цвета.

— Вероника, ты должна помочь мне разрешить очень сложную проблему, — серьезно сказал он.

Она удивленно приподняла брови.

— Я заметил, Вероника, что женщинам обычно приятно, когда им говорят, что они выглядят моложе своих лет. А дети, наоборот, обижаются. Как мне поступить с тобой?

Она расхохоталась и плюхнулась в шезлонг.

— Значит, мне повезло, что твоя героиня еще учится в школе, — сказала она. — Иначе ты бы не взял меня на роль, так ведь?

Вытянувшись в шезлонге и сомкнув руки за головой, она смотрела на него снизу вверх вопрошающе-смеющимися глазами. Он пожал плечами, оставив без ответа ее вопрос, и опустился в шезлонг рядом с ней, предварительно подвинув его так, чтобы было удобно смотреть на нее.

— Раз уж речь зашла о везении, Вероника, — я думаю, сегодня повезло всем. Ты нашла новую работу, а кинематограф нашел новую актрису. — Он разглядывал ее лицо, как-то по-новому красивое в сгущающихся сумерках. Ее черты были как будто специально задуманы для игры света и тени, для всех тех световых и цветовых эффектов, которыми славится современный кинематограф — казалось, они всякий раз рождаются заново при любом световом изменении. — Везение, кстати, состоит всего лишь из двух элементов: попасть в определенное место и попасть туда в определенное время, — продолжал он. — Что и случилось с тобой сегодня. Ты попала в наш город чисто случайно и чисто случайно оказалась на одной из тех улиц, по которым мы разослали наших людей в поисках… — Он чуть не сказал «тебя». — В поисках исполнительницы для главной роли. И, как видишь, все разрешилось ко всеобщей радости и удовольствию.

Она замотала головой.

— Этих элементов не два, Габриэле, — возразила она. — Ты забыл о третьем — а он, мне кажется, самый главный.

— Что же это за элемент?

В ее глазах засверкали искорки торжества.

— Понравиться кому надо, — сказала она тихо, но очень отчетливо.

— Понравиться кому надо? — Он поначалу не понял, потом, поняв, рассмеялся. — То есть мне?

Он даже не задумался над тем, что он в самом деле остановил свой выбор на ней, потому что она ему понравилась. Выбрать ее было для него естественным, как бы само собой разумеющимся.

— Тебе, — она кивнула. — Только тогда я еще не знала, что это ты.

— Тогда?

— Когда меня остановили на улице. Тот парень, что остановил меня, именно так и выразился: «Тебя возьмут на роль, если ты понравишься кому надо». И он сказал, что это не режиссер, и не отборочная комиссия, и даже не продюсер, но не захотел говорить, кто это такой. Я просто умирала от любопытства, что же это за загадочная личность, которой я должна понравиться?..

— И «загадочная личность» оказалась не кем иным, как автором сценария, — подхватил он. — Скажи, тебя удивляет, что всем этим делом заправляю я, а не режиссерская группа и даже не спонсоры?

— Я не вижу в этом ничего удивительного, даже наоборот — мне это кажется очень логичным, — ответила она. — Ведь фильм начинается с сюжета. Кому же, как не автору сценария, быть самым главным?

Он улыбнулся.

— Я рад, что ты считаешь это нормальным. Обычно актерам трудно привыкнуть к тому, что ими управляет сценарист. Это идет вразрез с традициями кинематографа.

— Для меня традиции кинематографа не значат ровно ничего. Не забывай, что я никогда не снималась в кино. И вообще я терпеть не могу всякие традиции, устои и так далее — ненавижу делать как принято.

Он незаметно для самого себя потянулся к ее руке.

— Ты это, по-моему, уже доказала, — сказал он, сжимая ее пальцы. — Ты вела себя просто великолепно на пробе. Набросилась на них, как самая настоящая укротительница львов. Не хватало только, чтобы ты им сказала: «Если не возьмете меня на роль, вам же будет хуже». — Он отпустил ее руку. — Мне это безумно понравилось, Вероника.

— Ты работаешь с актерами? — спросила она. — Я имею в виду, говоришь им, как они должны играть и так далее?

— Никогда. Я просто не умею работать с ними. Если бы я умел, я бы, скорее всего, ставил фильмы сам. Быть постановщиком фильма — это, наверное, очень интересно. Но… Понимаешь, я знаю, как они должны играть, но не имею ни малейшего представления, как им это объяснить. А если я иногда и пытаюсь им что-то объяснить, они все равно меня не понимают… Режиссера они понимают с полуслова. Я обычно излагаю в общих чертах режиссеру, чего я хочу от того или иного актера или актрисы, и он передает им это на более доступном языке. Режиссер — он как бы мой переводчик, понимаешь?

Она подалась вперед в шезлонге и, опершись локтями о колени и положив подбородок на сомкнутые руки, внимательно посмотрела на него:

— И что ты скажешь своему переводчику насчет меня? Какие указания отдашь на мой счет?

— На твой счет я отдам лишь одно указание, Вероника: чтобы поменьше к тебе лезли. Я не хочу, чтобы они обучали тебя их киношным трюкам. Это может испортить в тебе самое главное.