— Бывало! — подтвердил Тигран. — И много раз!

— Это, вероятно, случается со всеми честными людьми. Вот так мы и должны работать! А оружие, конечно, чудесное. Бдительность нужна, бдительность, надо быть постоянно начеку в окопах оборонительного рубежа… Генерал сегодня напомнил слова Пушкина. Ну, стихи-то я всегда забываю, в памяти моей они остаются нерифмованными словами, а мысль такая: «Не спи, казак, чеченец устроил засаду в скалах»… Прибыл наш новый генерал… Видели его?

— Новый генерал?

— Так вы не знаете еще? Теперь дивизией командует генерал-майор Яснополянский.

— А генерал Галунов?

— Не знаю, где он, что делает. Это уже не наше дело, бог с ним.

Начальник политотдела перевел взгляд на левую стену хаты, глядя на нее так сосредоточенно, что Тигран невольно тоже посмотрел туда, но ничего не увидел.

— Да, — продолжал начальник политотдела, — большими испытаниями проверяются моральные качества человека… Бывает, что и некоторые генералы не выдерживают их. Ну так, значит, в полк! Останетесь пока у Дементьева, придется побывать и в полку Сергеенко. В оперативном отделе штаба получите новую карту и узнаете расположение полка. Ну, счастливого пути! Завтра и я. приеду.

Выйдя от начальника политотдела, Тигран довольно улыбался. Вспомнив, что Федосов до войны был лектором в Киевском университете, он сказал себе: «Хоть теперь он и военный, а еще живет в нем влюбленный в свое дело педагог!»

Получив в оперативном отделе карту нового расположения войск и отметив на ней красным карандашом позиции полков, Аршакян еще раз окинул ее быстрым взглядом. Такие же места: бескрайние степи, холмы, лощины и овраги, леса и рощи, небольшие речушки, Северный Донец с его притоками, речки Нежеголь, Короча и Вовча. Крупным населенным пунктам здесь является город Вовча, который остался вне рубежа нашей обороны. Значит, враг занял и ее, эту Вовчу?..

На пороге оперативного отдела он лицом к лицу столкнулся с незнакомым генералом, рядом с которым шагал начальник политотдела. Тигран догадался, что это и есть генерал Яснополянский.

Федосов, заметив его, что-то сказал генералу. Приблизившись к ним, Тигран по-военному вытянулся. Начальник политотдела представил его новому командиру дивизии.

— Говорят, вы не любите генералов. Верно это? — спросил новый генерал. — Не строго ли вы судите о них?

Шутка Яснополянского смутила Аршакяна.

— Обычно генералы дают нам оценку, а не наоборот! — ответил он.

— Согласно субординации, выходит, так, — заметил генерал. — Но народу виднее — где тепло, где холодно. И никакое звание не спасет от критики народа или его суда, когда это — будет необходимо… Ну ладно, мы еще встретимся, будет время потолковать. В полки едете? Отправляйтесь, не будем вас задерживать. А в отношении генералов будьте немного снисходительней. Не знаю, как вы, но могу сказать, что генералы вас, политработников, любят.

— Постараюсь и я быть достойным, — смущенно улыбаясь, ответил Тигран.

Яснополянский снова пожал Тиграну руку.

Тигран шел и улыбался. Генерал Яснополянский был симпатичен ему. Что было в нем привлекательного — Тигран так и не мог сказать. Одно несомненно: слова его хоть и звучали нравоучительно, но были искренни…

Тигран вспомнил приземистого генерала Галунова, его дряблую, мясистую шею… Да, тот не выдержал испытания.

Прежде чем направиться в полк Дементьева, он заглянул на полевую почту. С радостными восклицаниями подбежала Седа Цатурян, вручила два письма. Увидев знакомый почерк, Тигран так взволновался, что глаза его затуманились и буквы на голубом конверте расплылись. Это были первые письма, полученные из дому.

Семья, родной город, казавшиеся в последнее время чем-то далеким и нереальным, подавали ему голос.

Узнав, что Аршакян направляется в полк, Седа, схватив карандаш и листок бумаги, стала торопливо писать Аргаму записку, несмотря на то, что писала ему и вчера и позавчера.

Тигран боязливо разглядывал! то один, то другой конверт, не решался их вскрыть. Вот этого коснулась рука Лусик, а этого — рука мамы… Вчера ночью, отстав от части, он искал свой полк, а эти письма искали его.

Сев на низенький табурет, он прочел сперва письмо матери, потом жены. Ожил целый мир, оставленный вдалеке, горести отошли, в душе весенним потоком забурлила вера в будущее.

— Передайте, пожалуйста, это письмо Аргаму, — сказала Седа, вручая конверт Аршакяну. — Я пишу ему каждый день, а он в неделю раз не отвечает, все время тревога на сердце.

— Передам Аргаму и замечание сделаю, что не пишет такой славной девушке. А хочешь, и за уши слегка потреплю?

— Нет, не надо, жалко! — рассмеялась Седа.

Выйдя со связными полка из села, где находился штаб полка и политотдел, Тигран в поле еще раз достал письма матери и Лусик и стал их на ходу перечитывать. При вторичном чтении каждое слово, каждая фраза выглядели в новом свете. Мать писала, что в Ереване все знакомые справляются о нем, что маленький Овик растет и уже улыбается, что она назначена заведующей управлением детских домов, что Лусик не смогла выехать на фронт, так как здоровье ее после родов ухудшилось и медицинская комиссия военкомата категорически отказала ей.

А Лусик, умалчивая о своем нездоровье, писала, что задерживается по независящим от нее причинам, но весной непременно приедет, если до тех пор война не кончится.

В письмах говорилось, кто из товарищей на фронте, сообщались их адреса. Каждая мелочь в этих письмах приобретала значительность, каждое малейшее сведение было новостью. Письма дышали бодростью, мать даже шутила: «Все мужчины на войне, во многих семьях остались только женщины и дети. А нам легче: у нас мужчина в доме, наш защитник и кормилец — Ованес Тигранович».

Между строками этого бодрого письма Тигран читал о той тревоге, которую испытывали за него и мать и жена.

— Письма получили, товарищ старший политрук? — спросил связной.

— Да, получил.

— А сколько дней шли, интересно?

— Четырнадцать.

— Ишь, как долго путешествовали!

— Чем больше мы отходим вглубь страны, тем больше удаляемся от наших домов… А вы получали письма?

— Недавно я прошел около родных мест, чуть не побывал там, и сразу, за одну ночь, мой дом оказался далеко, в черном краю.

— Как же так?

— Да так. Позавчера мы проходили около моего города, я думал — отпрошусь, мол, у командира полка, майора Дементьева, схожу домой на денек. А теперь гитлеровцы заняли нашу Вовчу. Отсюда до нее восемнадцать километров, а от полка — семь. Близок локоть, да не укусишь.

Тигран спрятал письмо.

— Да, получилось плохо… Ну, не печальтесь, возьмем обратно вашу Вовчу, обязательно возьмем!

— Как же можно не взять?!

Широкие, необозримые поля тянулись от горизонта до горизонта, кое-где лишь виднелись леса и рощицы. Ивы с распущенными косами клонились к рекам, на плодородных полях сиротливо осели тысячи снопов пшеницы.

— Хороша твоя Украина, богатый край! — проговорил Тигран.

У опушки леса, росшего на склоне холма, показались кони и повозки. Бойцы рыли блиндажи.

— Вот и наш полк!

Когда они подошли ближе, из группы сидевших на пнях бойцов, поднялся один и быстро пошел навстречу Аршакяну.

— Добро пожаловать! Вай, тысячу раз добро пожаловать, товарищ старший политрук! Для нас нет смерти, раз снова довелось увидеть друг друга!

Это был Меликян. Встреча с ним была для Тиграна неожиданной. Из рассказов Сархошева он вынес впечатление, что Меликян убит в Харькове.

— Говорят, ты совершал геройства, забрасывал гранатами проходивших по Харькову фашистов?

— Кто это говорит?

— Сархошев.

— Ах он, собачий сын! Меня героем выставил, чтобы заодно и самому героем прослыть! Клянусь душой, Тигран Ованесович, еле ноги унесли. Я-то прибыл в тот же день, догнал полк еще засветло.

— А к кому же ты заходил в Харькове?

Меликян смутился.

— Одна знакомая семья там. Да ты о себе расскажи. Здоров ли? Сейчас это важно, ведь чего-чего только не пронесется еще над нашими головами!