— Шимин, во многом ты прав, но не выплесни в запальчивости ребенка из корыта. Где ты набрался этих воззрений?

— Я познал все это своими ушами и глазами. Я работал во многих странах, был в Вене, Будапеште, Белграде. Ты можешь возразить мне?

— Да, могу. Ты смешал религию и политику. Ты ищешь причины болезни не в теле государства, а именно в нем сидит самая зараза.

— Ты можешь мне это доказать?

— Да, могу.

— Ну, давай, хотя стой! Издали донесся стук копыт.

— Слышишь? — спросил он.

— Да, слышу.

— Наверное, это он.

— Может быть.

— Жаль, мне так хотелось тебя послушать.

— Мы вернемся к этому разговору, когда закончим дела.

— А что нам делать сейчас?

— Он не должен меня видеть, ведь он меня знает. Постарайся заманить его в дом.

— Это будет несложно, если он, конечно, не проскачет мимо.

— Не должен. Сейчас достаточно темно. Я выйду на середину улицы. Если он поедет мимо, я схвачу лошадь под уздцы. Спешится — зайду в дом.

— А если это не он?

— Тогда мы ему ничего не сделаем.

Стук копыт приближался. Явно то была одинокая лошадь. Я притаился в темноте. Появился всадник. Он держался как раз в свете, отбрасываемом горном. Лицо я разглядеть не сумел.

— Эй, есть тут кто живой! — крикнул он. И, поскольку никто сразу не откликнулся, повторил.

Теперь у дверей показался кузнец.

— Кто здесь?

— Я нездешний. Кто живет в этом доме?

— Я, — ответил кузнец не совсем уверенно.

— А кто это — ты?

— Я — владелец этого дома.

— Это я и так понял, дурачина. Мне нужно твое имя.

— Меня зовут Шимин.

— Кто ты?

— Кузнец. Что, у тебя нет глаз и ты не видишь огонь, который тебе светит?

— Я вижу лишь то, что ты не только дурак, но еще и мешок с дерьмом. Подойди, мне надо спросить.

— Разве я раб или слуга, чтобы подходить к тебе? Кому надо меня спросить, тот сам подходит!

— Я на лошади!

— Так слезь!

— Это необязательно.

— Если у меня насморк или кашель, я что, не могу из-за этого работать? — ответствовал Шимин и вошел в дверь.

Всадник пробормотал несколько грубых слов, но подъехал на лошади поближе.

До сих пор я не знал, тот ли это, кого я жду. Но когда он приблизился к кузнице, чтобы спешиться, я понял, что лошадь светлая. На мужчине были красная феска, серое пальто и еще у него была маленькая светлая бородка. А когда он слез, я разглядел и красные турецкие сапожки. Да, тот самый!

Он привязал лошадь к двери кузницы и вошел в дом. Я скользнул следом. Кузнец прошел в большую комнату, туда, где лежала его жена. Поскольку чужой пошел следом за ним, я мог спокойно войти в дом, невидимый за ивовой перегородкой, и слышать все, о чем говорится. Человек стоял спиной ко мне, лицом к кузнецу. Женщина, похоже, немного пришла в себя, положила голову на руки и прислушивалась к их разговору.

Всадник упрекнул кузнеца, что он неприветлив с гостями, на что тот отвечал, что он приветлив только с честными людьми. Это было явной неосторожностью с его стороны.

— Ты что, считаешь, что я нечестен? — спросил тот.

— Да, я так считаю.

— Ты грубиян, каких мало. Откуда тебе знать, какой я. Ты что, меня знаешь?

— Да, я тебя знаю.

— Где же ты меня видел?

— Я тебя не видел, но слышал о тебе.

— От кого?

— От одного эфенди, который прямо называл тебя бандитом!

— Когда?

— Сегодня, совсем недавно.

— Ты лжешь!

— Нет, я говорю правду. И могу тебе это доказать. Я очень хорошо знаю, что ты у меня хочешь выведать.

— Но это невозможно!

— И тем не менее я знаю!

— Так скажи!

— Ты собираешься расспросить меня о Манахе эль-Барше и Баруде эль-Амасате.

Тот явно опешил:

— Откуда ты это знаешь?

— Все от того же эфенди.

— Кто это такой?

— Тебе ни к чему это знать. Если он сам пожелает,ты узнаешь.

— Где он?

— Этого я тебе не могу сказать.

— А если я заставлю тебя?

— Я тебя не боюсь!

— И этого не боишься? — Он вытащил кинжал.

— Ножик твой мне не страшен. Я здесь не один.

В этот момент я показался в проходе ивовой перегородки, и кузнец указал на меня. Человек обернулся, увидел меня и воскликнул:

— Дьявол! Это же дьявол!

От неожиданности он замер, да и я был поражен, признав в нем того, кто столь внимательно наблюдал за мной, когда я вел дервиша по улицам Эдирне. Вскрикнул он на валахском наречии. Значит, он уроженец Валахии? В такие напряженные моменты люди обычно не контролируют себя и заговаривают на родном языке.

Мне нужно было исправлять положение, подпорченное Шимином, — тому явно не следовало говорить, что он о нем что-то знает. Он должен был ожидать его вопросов, и только после этого мне следовало показаться.

— Это не совсем так, — ответил я тоже по-румынски.

— Нет, ты дьявол! — он пришел в себя, поднял кинжал, которым только что угрожал кузнецу, и спросил: — Что тебе надо? Я тебя не знаю!

— Этого и не требуется. Главное — я тебя знаю, славный мой!

Он сделал удивленное лицо, мотнул головой и заявил оскорбленным тоном:

— Я тебя не знаю, Бог свидетель!

— Не приплетай сюда Бога! Он-то как раз свидетель, что ты меня видел!

— Где?

— В Эдирне.

— Когда?

— А ты говоришь по-турецки!

— Да.

— Тогда давай оставим твой румынский. Этот храбрый кузнец тоже должен нас слышать и понимать. Ты не станешь отрицать, что присутствовал на суде над Ба-рудом эль-Амасатом в Эдирне?

— Меня там не было, и я ничего не ведаю. Вообще-то я не видел его среди зрителей в зале. Поэтому этот вопрос я замял, но задал другой:

— Ты знаешь Баруда эль-Амасата?

— Нет.

— И его сына Али Манаха — тоже?

— Нет.

— А почему же ты так испугался?

— Я никого не видел.

— Ах, так! И ты не знаешь Ханджу Доксати в Эдирне?

— Нет.

— И ты не помчался срочно предупредить членов твоей шайки о том, что видел меня с Али Манахом?

— Не могу понять, что ты от меня хочешь. Повторяю, ничего ни про что не знаю.

— А я утверждаю, что ты знаешь про бегство арестованного, что ты виновен в смерти Али Манаха, но не ведаешь, что пуля, посланная в меня, угодила в хаваса и сейчас ты находишься в пути, чтобы предупредить Манаха эль-Баршу и Баруда эль-Амасата. Все это мне отлично известно.

— И все же ты заблуждаешься. Ты явно меня с кем-то спутал. Где все это происходило? Как я понял из твоих слов, в Эдирне?

— Да.

— И как давно? Я не был в Эдирне больше года.

— Ты великий лжец. Где ты был в последние дни?

— В Мандре.

— А откуда едешь сейчас?

— Из Болдшибака, где находился со вчерашнего утра.

— Ты был в Мандре-на-Марице? Пожалуй, ты действительно был там, но в Эдирне тоже был и не надо отнекиваться.

— Мне что, поклясться?

— Твоя клятва гроша медного не стоит. Скажи, разве Бу-Кей лежит на пути из Мандры в Болдшибак?

— Бу-Кей? Такого места не знаю.

— Разве ты там не был?

— Никогда.

— И никого не расспрашивал о трех всадниках на двух белых лошадях и одной гнедой?

— Нет, никого.

— И никто тебя не направил к сторожу, который отослал тебя к киадже?

— Нет.

— Чудеса да и только. Все заблуждаются, один ты кристально чист. Ответь хоть, кто ты.

— Я купец.

— И чем же ты торгуешь?

— Всем.

— И как твое имя?

— Пимоза.

— Интересное имя. Ни в одном языке не встречал такое. Ты его сейчас выдумал?

Брови его сошлись к переносице.

— Господин, — гневно произнес он, — кто дал тебеправо говорить со мной в таком тоне?

— Я его сам себе дал! Тут кузнец добавил:

— Это тот самый эфенди, о котором я говорил.

— Я уже понял, — ответил он. — Но он может быть эфенди над всеми эфенди, но не смеет разговаривать со мной так. Я знаю способ научить таких, как он, вежливости и обходительности.

— Ну что, начнем? — спросил я насмешливо.