— Так-так, — талдычил он. — Рассказывай, рассказывай, не стесняйся.
— А что рассказывать? — спросила Аня и поглядела в окно. На окне была установлена решетка, обычная веерная решетка, какими защищают первые этажи в городе. За решеткой на подоконнике гукал жирный голубь — вот-вот взмахнет крылышками и улетит.
— Рассказывай, как дело было.
Ни страха, ни волнения Аня не испытывала. Панибратский Соболь ей даже понравился: под тридцать лет, ладный деловой парень, явно не дурак, но беда в том, что ее-то, Аню, он держит сейчас за дуру. Хорошо, сейчас получит.
— Дело было так, — медленно начала Аня. — Решили мы с мамой сделать еврейскую фаршированную рыбу фиш. Папа ее очень любит. Пошла я на рынок и купила щуку. Ну, выпотрошили мы ее, все косточки убрали и начали фаршировать…
— Про что ты рассказываешь? — вытаращил светлые глаза Соболь.
— Про то, как дело было.
— Какое дело?
— Готовили папе рыбу фиш.
— На кой хрен мне твоя еврейская рыба!
— А про что вы спрашиваете?
— Как про что? Про то, как Богданову Галину употребили! Ты тут дурочку не ломай! Ведь официальные показания даешь. И может так обернуться, что ты из свидетелей станешь соучастником.
— Во здорово! — равнодушно ответила Аня. — Это как же соучастником? Что, я за ноги Корову держала?
— За ноги не за ноги, а если, к примеру, ты ее подпаивала в сговоре с Алексеем Ивановым, то ситуация меняется. Понимаешь?
— Понимаю.
— Ну так рассказывай, как было дело.
Аня помолчала, потом уныло заговорила:
— Рыбу мы нафаршировали, поставили в духовку, но главное, к ней положен соус. И вот тут…
— Плотникова, — тихо и строго оборвал Соболь. — Извини. Я тебя неправильно вычислил. Информацию о тебе получил недостоверную, извини… Начнем сначала, — он перевел дух и уперся взглядом ей в глаза. — Гражданка Плотникова, Анна Васильевна. Вы приглашены для дачи показаний по делу об изнасиловании гражданки Богдановой Галины. Вы обязаны говорить правду, в противном случае понесете наказание по соответствующей статье Уголовного кодекса. Я прошу вас ответить, что происходило на берегу Соловьиного озера?
— Обычная пьянка, — не раздумывая, ответила Аня.
— Водку пили?
— И портвейн «Кавказ».
— Кто купил алкоголь?
— Скинулись.
— Кто закупал и привез?
— Не помню. Все вместе.
— Алексей Иванов покупал?
— Нет. У него потом нашлась бутылка «сухаря»… «Цинандали».
— Иванов водки не покупал? — чуть удивился Соболь.
— Нет. Он предоставлял свою машину.
— Так. Выпили. Богданову кто-нибудь заставлял пить?
— Сама хлестала.
— Как сама?!
— Так. Дорвалась на свободе.
— На какой свободе, Плотникова?!
— Одна жизнь после школы кончилась, другая наступила.
— Понятно. Много она выпила?
— Как все.
Боже ты мой! Сколько раз в дальнейшей жизни Аня давала показания всяким следователям, дознавателям, оперативникам, милиционерам и полицейским, но этот первый в своей жизни допрос помнила слово в слово.
— Как развивались события дальше?
— Обычно. Разбрелись по парам. Кто хотел. Кто в палатку, кто в лес.
— Богданова — с Ивановым?
— Да.
Соболь вдруг примолк, чуть улыбнулся и спросил:
— А вы с кем?
— Это мое дело, — помолчав, лениво ответила Аня.
— Конечно, — кивнул он. — Значит, вы видели, как Богданова и Иванов удалились в кусты?
— Как удалялись, не видела. Потом видела.
— Что?
— Корова стояла на четвереньках, а Лешка сверху.
— Корова — это Богданова? Не надо так, Плотникова. Она сопротивлялась?
— Ничуть.
— Но кричала при этом, вырывалась?
— Кричала. Как все.
— В каком смысле?
— Да в обычном. Все кричат в первый раз.
— Вы тоже? — весело спросил он.
— Дурак, — не выдержала Аня.
Неожиданно для нее он засмеялся.
— Правильно, дурак. Вопрос чисто формальный, для ясности вашей позиции. У вас самой с Ивановым не было… любви и сопутствующей связи?
— Нет. Я его не защищаю. Говорю то, что было.
— Смело, — не скрывая одобрения, заметил Соболь. — Храбрая вы девушка, Аня Плотникова. В отличие от своих друзей-приятелей.
— Они папашу Коровы боятся. А я на него плевать хотела.
— Мне кажется, вы на всех плевать хотели. Но оставим это. Вы подтверждаете, что, по вашему мнению, половой акт между Богдановой и Ивановым проходил по обоюдному согласию?
— Он ей руки не выкручивал. И не бил.
— Но она была сильно пьяной?
— Как все.
— Значит, в беспомощном состоянии она не была?
— Она у него в плавках копалась. Еще у костра.
— Ну и дела! Выходит, вы видели все от начала до конца?
— Ничего такого от начала до конца я не видела. Что видела, то сказала.
Соболь помолчал, потом доверительно глянул на Аню и с дружеским участием спросил:
— А скажите, Аня, когда Иванов в кустиках уделывал Богданову, он не выкрикивал каких-нибудь политических лозунгов?
— Чего? — впервые изумилась Аня.
— Ну, есть показания, что во время акта он пел какие-то песни. По смыслу, будто он имеет комсомолку, а папа у нее парторг, мама в районке, и потому он дерет через зад всю коммунистическую партию Советского Союза?
— Да ему не до песен было! — радостно объяснила Аня. — В Корове сто пудов, а он тоненький и хиленький! Пока покрепче да поласковей прижал, его небось семь потов прошибло! Песни с лозунгами пел! В таких делах не до песен.
— Да. Пожалуй, вы правы. Не до песен, — сдерживая улыбку, сказал Соболь и вдруг спросил легко, как бы между прочим: — А вы все время были на берегу?
— Да, — разом выпалила Аня, и страх ударил ей в голову, что-то сжалось в груди, она напряглась, понимая, что теперь надо быть особенно внимательной и собранной.
— Сидели у костра, танцевали, пили, пели? — с деланным безразличием перечислял Соболь.
— Да.
— И не отходили никуда?
— Я?
— Вы?
— Сначала рыбу ловили. С Мазуруком.
— А позже?
«Что теперь отвечать?» — мелькнуло в голове Ани. Она уже видела, что Соболь тоже напрягся, лицо его стало жестче и подозрительней. Было ясно: он кое-что знает, кто-то из ребят не только наболтал про любовь Лешки и Коровы под политический аккомпанемент, но и постарался вспомнить, что Ани одно время не было у костра. Скорее всего информация исходила от самой Коровы. Остальным подобного рода пустяки сообщать ни к чему, им бы самим отодвинуться в сторону от политического изнасилования Коровы. Сидела Аня у костра или ушла куда — к оргазму Коровы вопрос отношения не имеет! ЭТО К ДРУГОМУ ДЕЛУ ИМЕЕТ ОТНОШЕНИЕ! И именно на это дело исподволь и неторопливо выходил следователь Соболь, вот ведь в чем беда.
— Когда Витька Мазурук начал заигрывать с Тамаркой, мне стало противно и я ушла в палатку.
— Понятно. Приревновали, как я понимаю?
— Понимайте, как хотите.
— Что делали в палатке?
— Ничего. Курила.
— Плотникова, — медленно сказал он, — эти вопросы немного не по нашему делу, но отвечать все равно придется. Ваши друзья утверждают, что вас с ними не было около часу.
— Они пьяные были. Просто не заметили, что я ушла.
— Гуляли по лесу? — резко спросил он.
— Зачем?
— Да просто так! Если бы гуляли, то могли что-то увидеть.
— Что?
Он примолк, нахмурился и покопался в бумажках на столе. Спросил, не глядя ей в лицо:
— Выстрелов в лесу не слышали?
— Нет. Не слышала.
— И никого в лесу не встретили?
— Я не была в лесу. Я сидела в палатке.
— Никуда из палатки не выходили?
— Нет.
— Понимаете, Плотникова, есть показания, что вы не в палатке сидели… А пошли купаться в озеро. Одна.
— Да при чем тут мои купания и палатка?!
— При том, Плотникова, что в то же время в лесу был убит человек. Пока ваша компашка гуляла. Убит солдат, дезертир. По некоторым данным экспертизы, есть подозрение, что его убила женщина. Экспертиза у нас хорошо работает. Есть и кое-какие следы. Вы когда-нибудь автомат Калашникова в руках держали?