Оливер быстро согласился.

— Мир без женщин был бы счастливейшим местом.

Несколько минут король обдумывал это заявление, затем решил выступить в защиту Бога.

— Тогда Рай оказался бы, пожалуй, ненужным, а Господу Рай необходим.

Король был очень набожным человеком. Странными были его одежда, его несуразная черная шляпа, увешанная разными иконками и амулетами. Он часто снимал эту шляпу и молился перед ней, обсуждая с Богом и святыми свои планы и испытывая всякие затруднения, если нужно было объяснить какой-нибудь сложный запутанный ход. Но поскольку Бог для него был в конце концов просто верховным королем и не больше, то Людовик считал, что Он его понимает, а главное одобряет его постулаты, и вообще угрызения совести — вещь с троном не совместимая.

Однажды, после того как Людовик отравил своего дядю (тот мешал ему в чем-то), он несколько часов провел в церкви, рассказывая Пресвятой Деве Марии об этом злодеянии и делая упор на том, что он совершил его на благо Франции. Она не должна на него за это гневаться. Ибо дело это богоугодное. Интересно, что, обладая острым умом и трезво оценивая многие другие обстоятельства, здесь он всей смехотворности ситуации в упор не видел. Юмора ему, конечно, явно недоставало.

Имея за плечами только тридцать девять лет, он постоянно со страхом думал о смерти. Его худощавая фигура все время была облачена в черное. А суровое, темное лицо, затененное густыми черными сросшимися бровями, казалось всегда нахмуренным под черной шляпой с узкими полями, обвешанной фигурками святых. Длинные волосы почти никогда не расчесывались. Тщетно пытались парикмахеры привести его прическу в порядок.

— Да, дочь у меня есть, — со вздохом вернулся он к предмету своих терзаний, — и сегодня я нашел ей хорошее применение. Я обручил ее с Орлеанским отпрыском.

С удовольствием наблюдал он за тем, как застыло в удивлении круглое красное лицо Оливера. Затем, помолчав с минуту, с негодованием воскликнул:

— Ну, Оливер, когда ты был моим брадобреем, то соображал значительно лучше. Может быть, я совершил ошибку, сделав тебя своим секретарем? Может, мне следует вернуть тебя к твоим бритвам и мылу?

— О, нет, монсеньор! — быстро возразил Оливер. — Для меня это сюрприз. Я просто не понял смысла этой помолвки.

Он не понял. Пока. Но он поймет, он все поймет, ибо понимать замыслы короля — это и есть его работа. К тому же расставаться с хлебной должностью ой как не хочется. Ведь Оливер, наверное, единственный в своем роде человек. Рожденный быть цирюльником, он поднялся на такие заоблачные высоты, что, глядя оттуда, у него захватывает дух и кружится голова. Он стал доверенным лицом короля. Оливер — единственная персона во всем королевстве, кому король Людовик XI доверял свои тайны. Дни, когда король был в добром расположении духа, были счастливыми днями Оливера. Он гордился доверием короля, перед ним заискивали принцы крови и бароны, с ним искали дружбы важные вельможи, на него благосклонно посматривали и делали авансы прелестные женщины. Но плохих дней случалось больше, потому что Людовик XI был резким, неприятным человеком, с непредсказуемым характером. В такие дни Оливер старался не попадаться ему на глаза. Вот и сейчас он, как на горячих угольях, вертелся под пристальным взглядом короля.

— Уверен, что сейчас ты все поймешь, Оливер. Если у меня не будет сына, который станет королем Франции, то, по крайней мере, пусть королевой будет моя дочь. Если для ее воспитания приложить достаточно усилий, то, хотя она и женщина, кое-чего, думаю, можно будет добиться. И это все равно лучше, чем вообще не иметь трона никому из твоей семьи.

Оливер понимающе кивнул:

— Я все это понимаю, монсеньор. Чего я не понимаю, так это, почему вы изменили свои планы и отказались обручить принцессу Анну с Жаном Калабрийским.

Король раздраженно бросил:

— Никаких планов я не менял. Мое обещание Калабрии остается в силе. Также и Савойе. Возможно, и Аквитании, а сегодня, — тут его тонкие бескровные губы вытянулись в ниточку, — к ним прибавился еще и Орлеан.

— Но, монсеньор… — Оливер барахтался, не зная, как должным образом выкрутиться из столь неловкого положения.

— Никаких «но», брадобрей. Обещания — это семена. Не все они дадут высокие всходы. Калабрийский жених слаб, он вряд ли доживет до женитьбы. Савойя? Тут еще можно чего-то ожидать. Наш маленький орлеанец, надеюсь, умрет, не выйдя из колыбели. Я просто места себе не нахожу, когда подумаю, что моя дочь должна будет стать женой этого бастарда. Но, с другой стороны, если он женится на другой и у них появится сын, Орлеан никогда не будет принадлежать короне. А я должен получить Орлеан. Должен! — Его глаза жадно впились в тучные поля за окном. — И не только Орлеан, но и Бурбон, Анжу и Майену, Пикардию и Бретань, — бормотал он, задумчиво уставившись вдаль.

— И Бургундию тоже, — подхватил Оливер и тут же прикусил язык, да было поздно. Лучше бы он вырвал свой болтливый язык. Потому что коснулся еще одного больного (очень больного) места короля. Бургундия была одной из самых сильных независимых французских провинций, почти равная по мощи королевству. И когда говорили о Бургундии, всегда подразумевали Карла Смелого, герцога Бургундского, заклятого врага Людовика XI.

Король встрепенулся и погрозил кулаком Оливеру.

— Бургундия! — от злобы он даже дал петуха. — Этот негодяй! Будь он проклят, и пусть душа его отправится в ад, там ее с нетерпением ждут. А я не хотел бы заставлять их долго ждать… Негодяи! Все они, эти герцоги, вроде него, которые прижали свои земли к себе и не выпускают. Мелочно враждуют между собой да еще и со мной. Все они враги Франции и делают все, чтобы ее ослабить, сделать легкой добычей англичан. Все эти герцоги — Бургундский, Орлеанский, все они должны умереть во имя благоденствия Франции. И я послан Богом, чтобы стереть их с лица земли, одного за другим!

Эта страстная речь произвела на Оливера большое впечатление. За очень короткое время с начала своего правления король действительно сделал очень много для достижения своей главной цели — централизации власти во Франции и ослабления власти феодальных баронов. И тут Людовик XI действовал с необычайной ловкостью. Он умело вмешивался в дела отдельных сеньоров, сталкивал их между собой, путем браков, используя исчезновение многих династий, где деньгами, а иногда и силой, добивался присоединения их владений к короне.

Но все-таки изощренный его ум тоже порой давал сбой. Он не смог подняться до мудрости, ибо всегда видел и понимал только одну сторону человеческой природы. Все свои планы он цинично связывал с предательством, изменой и подкупом и никогда для своих целей не использовал такие человеческие качества, как честность и благородство.

Он не верил в честность, считал ее лицемерием. Честный человек в его глазах попросту набивал себе цену. Людовик был готов поставить на кон свою душу, что нет в мире человека, которого нельзя было бы купить за ту или иную цену. А, надо сказать, своей душой он дорожил.

— Бургундия! — снова повторил он и стукнул Оливера по колену. — К дьяволу Бургундию и всех остальных! И вообще, ты расселся тут, занял почти всю карету своими слоновьими ногами!

Оливер вздрогнул от боли, нагнулся было потереть коленку, но не осмелился. Остаток пути к мрачным бастионам Тура они проделали в полном молчании.

Луи Орлеанский про себя уже давно решил: когда играешь в мяч сам с собой, лучшего места, чем крепостной ров, не найти. Конечно, если там нет воды. А в этом рву воды вообще никогда не бывает, и дно очень ровное, и стенки высокие, так что мяч никогда не выскакивает наружу. Если хорошо ударить, мяч здесь долго скачет от стенки к стенке. Интересно сколько? Он попробовал считать. У него получилось: мяч коснулся каждой стенки самое большее три раза. Но это здесь, в Амбуазе[16], в летней резиденции королевского двора. Здесь ров узкий. Не то что в Плесси-ле-Тур. Там больше одного раза не получалось.