Поначалу Николая не слишком сильно волновала эта суматоха. Он передал Мюллеру доклад, задал несколько вопросов относительно умерших жены и дочери Альдорфа, но не узнал ничего, что могло бы хоть сколько-нибудь прояснить их судьбу. Мюллер пояснил, что весной, еще до приезда Николая в Нюрнберг, в округе от грудной и брюшной водянки умерли более сорока человек, а как известно, среди больных царит то самое равноправие, о котором мечтают горячие республиканские головы французских вольнодумцев: перед болезнями все равны.

Стоя спиной к Николаю, ди Тасси задал ему следующий вопрос:

— Вы также сказали, что за вами послал господин Зеллинг?

— Да.

— Но когда вы прибыли в замок, граф был уже мертв?

— Да. Я думаю, что он умер накануне моего приезда.

Ди Тасси откашлялся, обернулся и, прищурив глаза, внимательно посмотрел на Николая. Тот же не переставал удивляться внешности этого австрийца. Все черты многоязычного государства, порождением которого был ди Тасси, явственно запечатлелись в его облике. Черты лица выдавали его итальянское происхождение, о котором свидетельствовало и его имя, но сложением и ростом он нисколько не походил на итальянца. Ди Тасси был на целую голову выше Николая, которого тоже нельзя было назвать низкорослым. Когда ди Тасси задумывался, а это случалось довольно часто, то подпирал рукой подбородок, и врач отметил необычную длину его локтя. Этот человек говорил по-немецки с венским акцентом, но в то же время не так, как другие австрийцы, с которыми случалось сталкиваться Николаю. Очевидно, немецкий язык не был родным для ди Тасси. Со своими подчиненными советник юстиции общался либо на каком-то диалекте итальянского, который Николай не понимал, либо на чистейшем французском. С одним из чиновников ди Тасси общался на совершенно непонятном наречии, вероятно, по-венгерски.

— А где состоялся разговор между вами, Зеллингом, Калькбреннером и Циннлехнером?

— В какой-то комнате на первом этаже. Где она находится точно, мне неизвестно.

— И вы полагаете, что господин Калькбреннер всеми силами препятствовал тому, чтобы кто-либо вошел в библиотеку?

— Да, таково было мое впечатление. Но все мои умозаключения, выведенные из этого впечатления, являются чисто умозрительной спекуляцией. Гораздо лучше о мотивах Калькбреннера могут судить господин Зеллинг и господин Циннлехнер.

Ди Тасси вскинул брови.

— Оба эти господина исчезли из замка сегодня утром. Мы, конечно, сумеем их найти, но пока я спрашиваю об этом вас.

Николай насторожился. Исчезли? Все трое? Он хотел было задать ди Тасси вопрос, но тот опередил врача и заговорил первый:

— Я прошу вас, лиценциат Рёшлауб, передать мне содержание разговора, состоявшегося в тот вечер.

— Господин Калькбреннер был против того, чтобы без разрешения входить в библиотеку. Именно поэтому я придумал трюк с собакой. Когда мы привели в исполнение мой замысел, господин Калькбреннер весьма поспешно покинул замок. Господин Зеллинг по этому поводу заметил, что Калькбреннер обманул их. Это все.

— Ничего больше не бросилось вам в глаза? Я имею в виду какие-либо разговоры между Зеллингом и Циннлехнером.

Николай отрицательно покачал головой.

— У меня создалось впечатление, что оба эти господина недолюбливают господина Калькбреннера. Но каких-либо разногласий между камергером и аптекарем я не заметил. Они оба проявляли добросовестную заботу о графе.

Собеседник Николая сел на табурет и задумчиво потер виски. После недолгого молчания он продолжил расспросы:

— Давайте вернемся к Альдорфу. От чего он умер?

— Он принял яд. Цикуту.

— Вспомните хорошенько. Как вы его обнаружили?

Николай как мог подробно описал события того вечера. Когда Николай начал описывать положение тела Альдорфа, ди Тасси перебил его:

— Не слишком ли это странно? Ожог. Что за головня? Как вы объяснили себе эту странность?

Николай в ответ изложил то, что казалось ему вполне логически обоснованной возможностью: граф Альдорф принял яд и приложил к голени тлеющую головню, чтобы убедиться в том, что наступило полное онемение и паралич.

— Но зачем он это сделал?

— Этого я не знаю. Возможно, для того, чтобы убедиться в действии яда. Альдорф страдал какой-то опухолью, которая причиняла сильную боль в сердце. Я полагаю, что он желал прекратить свои страдания.

— Существует ли возможность, что в этом самоубийстве участвовали некие третьи лица? — спросил, помолчав, ди Тасси.

Николай скептически поджал губы.

— В это я не верю. Граф был смертельно болен. В замке это знали все. Судя по тому, что рассказал мне камергер Зеллинг, граф Альдорф вряд ли пережил бы весну. Нет, мне кажется, что он сам хотел свести счеты с жизнью и прекратить невыносимые страдания.

— Чем он страдал?

— Позже я обследовал останки графа. Это было ночью, мне помогал господин Циннлехнер. Именно тогда я нашел какую-то опухоль под левым легким. Лично мне такая болезнь еще ни разу не встречалась, но о подобных случаях я читал в медицинских книгах.

Николай замолчал и пристально посмотрел влицо ди Тасси. Но лицо советника оставалось бесстрастным.

— И что? — спросил он.

— Это объемное образование называется абсцессом, — снова заговорил Николай. — Обычно оно возникает на почве ностальгии и чаще всего встречается у солдат.

— У солдат? — изумленно воскликнул ди Тасси.

— Да, поэтому надо предположить, что граф все же страдал каким-то иным заболеванием. Но для того, чтобы правильно об этом судить, надо вскрыть покойного.

Ди Тасси покачал головой.

— Этого мы сделать не можем. Но как вам удалось обнаружить объемное образование?

— С помощью перкуссии, — ответил Николай.

Он описал советнику изобретенные Ауэнбруггером принципы выстукивания внутренних органов. Ди Тасси внимательно, не скрывая удивления, слушал врача. Теперь волнение ясно читалось на лице советника юстиции. Николай подробно описал, как он исследовал тело умершего, и рассказал о своих находках, на основании которых сделал выводы.

— Ностальгия? — недоверчиво переспросил ди Тасси.

— До недавнего времени о таких случаях сообщали довольно часто, — пояснил Николай. — Сегодня эта болезнь встречается редко, как я уже сказал, мне она известна только по книгам. Можно предположить, что абсцесс графа был обусловлен иными причинами, ибо он не был солдатом, у него не было оснований страдать ностальгией.

Ди Тасси задумчиво смотрел перед собой. Потом он нарушил молчание и спросил:

— Может быть, существует средство, способное вызвать эту болезнь?

— Средство?

— Да, может быть, существует особый яд?

Николай решительно покачал головой.

— Такого я не могу себе представить. Это болезнь души, бесполезное напрасное стремление, которое и приводит к болезненному разрастанию.

Ди Тасси вдруг встал, обошел стол и раскрыл одну из многочисленных папок, перелистал страницы и, вытащив из стопки нужный документ, протянул его Николаю. Тот взял бумагу и удивленно уставился на нее.

— Прочтите это, — сказал ди Тасси. Врач пробежал глазами по строчкам.

Это было письмо, датированное 12 ноября 1779 года. Не было ни обращения, ни подписи.

— Это черновик письма графа Альдорфа сыну Максимилиану. Смотрите на дату, письмо написано год назад. Обратите особое внимание на третий абзац: еа геlatenterincorpusinducla…

Николай принялся с возрастающим удивлением читать документ. В первое мгновение он не мог даже начать читать, настолько замысловатой оказалась латынь письма. Николай привык читать медицинские тексты, а не вычурные произведения эпистолярного жанра, в которых риторические обороты служили скорее для сокрытия в словесном тумане смысла написанного, нежели для его прояснения. Но постепенно до Николая дошло, что в письме обсуждается медицинский феномен. Граф Альдорф объяснял своему сыну действие какой-то лекарственной субстанции: …еаrеlatenter in corpusinducta…sempiternoatquedesperatedolore afficlunturetnecessariomoriuntur.