— Один вопрос, господин Ольшевский.
— Я слушаю.
— Кто этот… человек в летной форме?
— Телегин, отставной киевский вояка. Объявлен в розыск на Украине. Здесь, как он сам сообщил, проездом. Доставил ответ украинских властей, и поедет дальше, если ему позволят. Должны позволить. Демичев — сволочь, но он солдат, насквозь и с рождения, а такие люди как правило дорожат своим словом. Дальнейший путь Телегина лежит, очевидно, через Финляндию в Швецию.
— Он попросит там политического убежища?
— Он попросит там, чтобы ему поменяли черты лица. Затем он снимет деньги со счета в каком-нибудь из швейцарских банков, и мы никогда о нем больше не услышим. На Украине тем временем… что за глупая улыбка, господин Чехов!
— Математик вас давеча поддел с Украиной, — сказал Эдуард, сдерживая смешок.
— Математики люди, как правило, не очень вредные, но у них есть дурная манера цепляться к словам. Фарисейство в чистом виде! Ах, изволите ли видеть, я нарушил незыблемое правило. Будто если говорить не «на Украине» а «в Украине», все украинцы непременно сразу кинуться читать Золя и пить вина двадцатилетней выдержки вместо самогона! Слово Украина означает — окраина России, а по-русски говорят «на окраине» а не «в окраине». Черт, как он меня достал, этот дурак. Нашел время для буквоедства! Ну и команду себе Демичев подобрал, любо-дорого.
— Может, лучше не ложиться? — предположил Эдуард.
— Нет, вам обязательно нужно поспать, господин Чехов. Обязательно. Ничего особенно интересного в следующие четыре часа не произойдет. Кроме одного. Заработает телевизионная станция, что в пяти километрах отсюда, и такое будет на весь мир транслировать, что лет двадцать потом расхлебывать будем. В любом случае вы лично, господин Чехов, ничего не знаете, я вам ничего не говорил. Спросят потом — так и объясните.
— Зачем он нас сюда вызвал?
— Солдаты мыслят прямолинейно. Он прикинул, кто в Питере является одновременно думающим и достаточно влиятельным. Кто нынче в Питере влиятелен — не мне вам рассказывать. И выбор Демичева, к великому моему сожалению, пал на меня.
— Но ведь, согласно их теории, вы произошли от рабов и так далее…
Ольшевский поморщился.
— Все так, господин Чехов. Но, видите ли, какая закавыка, вашего командира угораздило родиться и провести значительную часть детства именно в Новгороде. Я вам это сейчас говорю, потому что очень устал. А вообще-то рекомендую вам вспомнить о субординации и идти спать, ибо дан вам, господин Чехов, недвусмысленный приказ.
— Слушаюсь, господин Ольшевский.
— Стенька?
— Да, Лин… Осторожно! Лестницы здесь узкие. И крутые.
— Как бы нам отсюда выбраться?
— Тебе не хочется здесь быть?
— Конечно нет. А тебе хочется?
— Подождем до рассвета?
— Как-то оно… И не хотелось бы у всех на виду…
— Ты права. Тогда вот что. Тогда я тебя доведу до номера… Я об этом уже подумал… Доведу, а сам схожу… тут в нескольких кварталах мужики извозом занимаются. Вот только денег у меня нет.
— У меня есть. Может, вместе пойдем?
— Нет уж, ты сиди в номере. Одному менее опасно. С дамой по улице шагать в это время — ну его. Найду кого-нибудь, подъедем ко входу.
— Правда?
— Да. Лин, ты не волнуйся так.
Стенька воспрянул духом. Рыцарство вдохновляет.
Когда они подошли к номеру, оказалось вдруг, что компьютерный замок работает только при наличии электричества и так же, как лифты, не может функционировать, когда обесточена вся гостиница.
— Да, вот еще загвоздка, — подумал Стенька вслух.
— Стень, это не мой номер. Это твой номер.
— Ты думаешь, в твоем номере замок работает?
— Нет, но я догадываюсь кое о чем. Пошли.
Они переместились к соседнему номеру. Дверь в нем оказалась приоткрытой, а замок раскурочен.
— Подсуетился Эдька, — мрачно сказала Аделина. — Проявил заботу.
— Да, действительно, — растерянно пробормотал Стенька. — Ну и славно. Приляг, подремли. Я вот пару лишних свечек из бара прихватил, вот, держи. Я скоро вернусь. Деньги…
— Там у меня в пальто, посмотри, кошелек.
— Ты достань…
— Доставай, не бойся. Нашел?
— Нашел.
— Если что, беги сразу назад, — неопределенно, но с беспокойством, сказала Аделина.
— Не волнуйся.
Вдруг он действительно найдет машину, думала она, скидывая туфли, стягивая чулки, и дрожа от холода. Отопление номеров гостиницы полностью зависело от электричества. Аделина осторожно пристроила свечу на прикроватный столик, зажгла от нее другую, и, стуча зубами, направилась в ванную. Капнув воском на край раковины, она укрепила свечу и включила душ. Подача воды оказалась не связанной — пока что — с подачей электричества. Аделина скинула с себя остальную одежду и встала под горячий душ. Стало приятно и даже как-то истерически-весело, но вскоре в голову полезли всякие дурацкие образы из фильмов-страшилок, сценаристы коих обожали смаковать зверские убийства женщин в душах, и Аделине стало казаться, что она слышит шаги, что очень скоро, в следующее мгновение, кто-нибудь войдет в ванную с огромным ножом из японской нержавеющей стали и будет ее этим ножом колоть множество раз, и резать на куски. Она выключила душ. Тихо. Снова включить душ у нее не хватило силы воли. Аделина перешагнула край ванны и потянулась за полотенцем. Несколько капель с предплечья упали на фитиль, и свеча погасла.
— Ебаный в рот, — сквозь зубы сказала Аделина, в панике ища ручку двери.
Нашла, распахнула. Номер тускло освещался одинокой свечой на прикроватном столике. Много неспокойных теней. А за окном — тьма, ничего не видно. Вообще. Ни контуров, ни теней, ни силуэтов. Безлунная, беззвездная осенняя ночь. Бездна. Наскоро вытеревшись, Аделина бросила полотенце на пол и кинулась к постели, споткнувшись по дороге о скинутый давеча туфель и больно ушибив большой палец на левой ноге. Укрывшись холодным одеялом, она некоторое время ворочалась, стараясь передать одеялу и простыне тепло, принесенное из душа, стуча зубами. Где-то в коридоре раздались какие-то голоса, и Аделина замерла, широко раскрыв глаза, затаив дыхание. Приоткрытая дверь — это… Зря она послала Сеньку на поиски машины. Лучше бы действительно было подождать до утра. В дневном свете оно как-то радостнее все выглядит. Дура. «Не хотелось бы у всех на виду». А так, ночью, лучше — как крысы какие-то, бежать, чтобы никто не видел. Мол — подумать-то подумают что-нибудь, да глазами не увидят. Что же теперь делать? Что за голоса? Кто это там ходит, в коридоре, и что то бормочет — вот, хлопнула дверь, очевидно лестничная. Нет, невозможно. Так дальше — невозможно. Нет.
Аделина выскочила из постели и стала поспешно одеваться. Чулки куда-то запропастились, слились с ковром. Правый туфель никак не находился. Босая, в юбке и блузке, Аделина кинулась к свече, сняла ее с прикроватного столика, повернулась, и пошла к двери — слишком поспешно. Легкое дуновение из коридора, навстречу ей, погасило свечу. Эпизод с гаснущей свечой есть в опере «Богема». Опера эта совершенно неинтересная, глупая — в ней нет партии для меццо, две оголтелые сопрано пищат все три акта на два голоса. Вообще веристы меццо не любили, потому что дураки были, и популярность их объясняется только невежеством публики.
Стало совсем дико. Открыты глаза, закрыты ли — все одинаково темно, непроглядно. Сжав зубы, выставив вперед левую руку, а в правой держа бесполезную погасшую свечу, Аделина осторожно пошла по прямой, туда, где, как она помнила, должна находиться дверь, и через некоторое время очень больно наткнулась левым бедром на что-то прямоугольное и твердое. Стол, трюмо — что это? Аделина потрогала рукой. Вроде, стол. Просторные полупустые помещения обнаруживают в темноте невероятное количество предметов, мешающих передвигаться и ориентироваться в пространстве. Презрев законы, дочь богемы… Chi ti salva, sciagurato, dalla sorte che t'aspetta? Обойдя осторожно стол, она нащупала рукой стену и стала осторожно, опираясь на нее, передвигаться боком вправо. Через некоторое время правое бедро коснулось чего-то обтекаемого и, возможно, пластмассового. Аделина осторожно потрогала предмет рукой. Телевизор. Значит, она шла не к двери, а от двери, и дошла до угла. Если, конечно, телевизор находится в углу. Аделина не помнила точно, где он находится. Наверное, в углу. Точно в углу? Как знать! Как ориентируются в пространстве слепые? Дело привычки, наверное. Но за полчаса привыкнуть невозможно. И не очень хочется.