– Ничего не знаю. Обычно его отлучки продолжаются около трех месяцев, иногда дольше. Он прекрасный человек, но весьма и весьма светский, он ни за что на свете не пропустит сезона в Италии. Он очень любит меня, балует, исполняет все мои маленькие желания, относится ко мне как к избалованному ребенку. Он человек высокой культуры, он оценит ваш талант художника, признает как аристократа искусства и мысли… Такая аристократия не ниже аристократии сословной. Он вас полюбит…

Морис, слушая, с увлечением работал над портретом. Голова была уже почти закончена, она не только изумительно походила на оригинал, но и была сработана с таким мастерством, что любой знаменитый живописец не постыдился бы поставить на холсте подпись.

Морис смотрел на девушку нежным взглядом влюбленного и художника, и душа ее волновалась от этого взгляда. Сюзанна становилась более обычного прекрасной. Она отдавалась счастью их ежедневных свиданий, что стали главной, если не единственной радостью ее жизни.

Часы пролетали для них незаметно, и оба не слышали, как на башне Обсерватории пробило двенадцать.

Мадам Шарме, уже успевшая не один раз перелистать иллюстрированный журнал, быстро встала с дивана, покашляла и проговорила:

– Пойдемте, Сюзанна, пора возвращаться в монастырь, завтрак ждет нас. До завтра, месье Морис.

– Как! Уже пора! – воскликнул огорченный художник. – Разве уже двенадцать? Часы Обсерватории, наверное, врут. Но вы сегодня опоздали на четверть часа, значит, вы мне их должны.

– Правда, до прихода к вам мы заходили к портнихе, она живет напротив монастыря Визитации. И я забыла вам сказать об одной вещи, поразившей нас обеих, не правда ли, мадам Шарме? Есть ли у вас здесь копия портрета, что выписали для князя Березова?

– Да, он у меня, дорогая Сюзанна, но почему вы о нем спрашиваете?

– Потому что портниха, у кого мы были в скромной квартире на улице Мешен, похожа на этот портрет до такой степени, что мы обе были несказанно удивлены.

Вандоль принес портрет, который поразил Сюзанну прелестью изображенной женщины, когда она впервые увидела его в мастерской своего поклонника. Тогда Сюзанна почти не поверила, что на свете может существовать такая красавица, спрашивала у Мориса, кто она, и тот рассказал известное ему из истории Жермены. Правда, он не знал прошлой жизни девушки, не знал, почему она бежала топиться, когда ее увидел и спас Березов.

Обе женщины посмотрели на изображение и сошлись на том, что сходство совершенно удивительное, это несомненно женщина, виденная ими на улице Мешен.

– Этого не может быть, – сказал Морис.

– Друг мой, в Париже не может быть двух таких женщин, – заявила Сюзанна. – Уверяю вас, что оригинал живет на улице Мешен.

– А я повторяю вам, дорогая Сюзанна, что этого не может быть, потому что оригинал находится сейчас вместе с князем в Италии.

– Это, конечно, убедительно.

– А если князь Березов уже вернулся бы в Париж, мне первому об этом стало бы известно. Я его лучший друг, мы время от времени переписываемся, что довольно редко в нашем мире, где каждый живет для себя, не интересуясь тем, как существуют другие.

– Тоже убедительный довод, и все же подобное сходство мне кажется странным. Знаете ли, скажу вам, раз вы знакомы с подругой князя Березова, пойдемте на днях вместе со мной к портнихе на улицу Мешен, и вы тогда сами увидите.

– С радостью, дорогая Сюзанна.

Великосветский лев в Париже и предающийся наслаждениям бандит в Италии, начисто лишенный совести и чести, жестокий, умный, хитрый граф Мондье, покоритель и мучитель женщин, любил за всю жизнь только одну из них – свою дочь, прелестную и скромную Сюзанну, любил до обожания.

При этом она ничего, в сущности, не знала о том, каков на самом деле отец, с нею бесконечно добрый, ласковый, щедрый и, думала она, глубоко порядочный.

На время отлучек в Италию граф оставлял свое дитя под присмотром пожилой бедной родственницы в пансионе столичного монастыря Визитации, где она мирно жила в полной безопасности.

И воспитывалась Сюзанна в этой обители, привыкла к ее укладу, чувствовала себя там очень уютно и спокойно, деля скромную келью с приветливой и доброй мадам Шарме.

Девушку не привлекали светские удовольствия, ей нравилось уединение, она почти ни с кем из мирских знакомых не встречалась, хотя могла свободно уходить из приюта до восьми вечера, принимать гостей, заниматься музыкой, читать, изготовлять изящные рукодельные работы, – словом, полноценно заполнять досуг, а его хватало: в сущности, круглые сутки она была предоставлена самой себе.

Очень хорошенькая, грациозная, отменно воспитанная и образованная, Сюзанна была к тому же весьма добра.

Она не могла относиться без сострадания к бедным людям, всегда старалась помогать им и много делала для этого в округе Мануфактуры [94]гобеленов [95]и Обсерватории, где располагался монастырь и жило особенно много бедноты.

Ее благотворительность не имела ничего общего с показным сюсюканьем светских дам, что регулярно раздают безделушки только знакомым несчастненьким, хорошо отмытым и для такого случая навсегда обученным, как себя вести при вручении господских подачек.

Сюзанна же опекала тех, кто не мог или не хотел обращаться со своей нуждой ни к кому из гордости, недоверия или застенчивости.

Она без отвращения и страха входила в грязные, запущенные дома, где ютилась нищета, отдавала несчастным все, что было в кошельке, и как могла утешала добрым словом отчаявшихся.

Девушка словно обладала особым чутьем, чтобы отыскивать именно тех, кто не просит подаяния и прячет свою нищету. Облегчать хоть малостью их судьбу приходилось чуть ли не насильно. Сюзанна была так неутомима в своих походах по трущобам, что мадам Шарме иногда даже просила подопечную не брать ее с собой, зная, что воспитаннице не грозит опасность.

Действительно, трудовой люд, в основном населявший эти кварталы, относился к молодой и хорошо одетой женщине с уважением и, насколько умел, вежливо и приветливо.

Но эти кварталы облюбовали по разным причинам и фабриканты, и зажиточные буржуа, охотники погулять и повеселиться на отшибе, где невелик риск встретиться с нежелательными свидетелями. Кроме того, именно в этих кварталах обрабатывали за выпивкой и гульбой провинциальных клиентов, делая их более податливыми. Сюда прямо-таки тянуло новоявленных дельцов, выскочек, еще не успевших приобрести внешний лоск и презираемых в аристократических салонах. Здесь же эти нувориши ощущали себя в родной среде, хотя демонстрировали простолюдинам такое презрение, с каким не относились к ним прежние владетельные господа, как правило, отменно воспитанные.

Однажды кучка из подобной публики, обильно позавтракав у фабриканта, вышла днем на улицу в сильном подпитии, чтобы поразвлечься. Уселись в одном из больших кафе, чтобы оттуда отправиться в центр города и там закончить веселье ничем не сдерживаемой оргией.

Два господина из этой компании, возрастом лет около сорока, краснорожие, с брюшком, хорошо одетые, с кольцами на толстых волосатых пальцах, прогуливались по улице Санте по направлению к бульвару Араго.

Утирая пот, несмотря на холодную погоду, в цилиндрах, сдвинутых на затылок, они отпускали всяческие сальности встречным женщинам.

Проходя мимо стены тюрьмы Санте, места мрачного и пустынного, они увидали молоденькую девушку, та спешила, – видимо, промерзнув, спрятала руки в муфту, шею закрывал меховой горжет [96], концы его спускались ниже пояса.

В Париже одиноко идущая по улицам женщина никогда не может чувствовать себя в безопасности. Всегда найдется кто-нибудь, чтобы кинуть оскорбительное слово, пошлую шутку, циничное предложение. Как правило, никто из прохожих не вступается, а полицейские только посмеиваются в усы, весело поглядывая на наглеца.