С огромным трудом он преодолел несколько сотен футов, когда заметил слева от себя, не очень далеко, широкую и гладкую дорогу. Но как только он остановился и решил сойти с тропы, дорога превратилась в человеческий поток. Он был раздвоен. Одна половина с трудом, осмотрительно, поднималась в гору, тогда как другая опрометчиво срывалась и падала вниз. Мужчины и женщины в невообразимом количестве боролись между собой, вцеплялись друг в друга и скатывались вниз. При этом они издавали такие отчаянные вопли и крики, что сердце стыло от ужаса.

Человек какое-то время наблюдал все происходящее, и пришел к выводу, что где-то на горе, по всей вероятности, находится огромный сумасшедший дом, а те люди, что скатываются вниз, это пациенты, сбежавшие из него. И он продолжил свой подъем по извилистой тропке, то падая, то поднимаясь, но неуклонно стремясь все выше и выше.

На некоторой высоте человеческий поток иссяк. Дорога обезлюдела. И вновь человек остался совершенно один в суровых горах, не было никого, кто указал бы направление, ничей голос не мог больше поддержать его решимости, подкрепить быстро угасавшие силы. С ним оставалась только упрямая вера, что его путь лежит вверх, на вершину горы.

Все чаще и чаще он оставлял на камнях следы своей крови. После одного долгого, выматывающего душу подъема, он вдруг наткнулся на участок мягкой земли, лишенной камней. С неописуемым восторгом он разглядывал пучки нежной травки, что росли там и тут. Трава была такой нежной, почва такой мягкой, воздух так ароматен, все так убаюкивало, что он рухнул, как подкошенный, лишившись последних сил. Понемногу расслабившись, он заснул.

Проснулся он оттого, что чья-то рука трясла его, а голос говорил: ”Вставай, вставай! Вершина уже видна. Там тебя дожидается Весна!”

Рука и голос принадлежали прекраснейшей деве, райскому созданию. Одета она была в тунику, сияющую белизной. Она мягко дотронулась до руки человека, и тот вскочил бодрый и освеженный. И человек увидел вершину, он ощутил аромат Весны. Но как только он сделал один единственный шаг на пути к цели, то сразу проснулся.

Мекайон, что бы ты сделал на месте этого человека, проснувшись после такого сна и обнаружив, что лежишь на обычной постели, вокруг тебя четыре обычные стены, но перед взором твоим продолжает светиться облик той девы, а в сердце благоухает свежий весенний аромат?

Мекайон: (В изумлении) Но это я и видел тот сон, это я тот человек. И ту деву видел тоже я. И вершину. Все это тревожит меня до сегодняшнего дня и не дает успокоиться. Я сам себе кажусь незнакомым и непонятным.

Но я видел этот сон вскоре после того, как тебя увели в Бетар. Как же ты смог рассказать о нем в малейших деталях? Что же ты за человек, если даже людские сны для тебя словно раскрытая книга?

О, какая свобода там, на вершине! А как прекрасна дева! Насколько все остальное банально по сравнению с этим. Из-за них меня оставила сама душа. И только в тот день, когда я увидел тебя вернувшимся из Бетара, моя душа вернулась ко мне, и я вновь стал сильным и спокойным. Но с тех пор видения покинули меня. А сейчас меня снова увлекают куда-то от себя самого какие-то невидимые нити.

Спаси меня, мой Великий Спутник. Эти видения обессиливают меня.

МИРДАД: Ты сам не знаешь, о чем просишь, Мекайон. Разве ты хочешь, чтобы тебя спасли от твоего спасителя?

Мекайон: Мне бы хотелось, чтобы меня избавили от этих невыносимых мучений, когда я чувствую себя бездомным в таком уютном и домашнем мире. Я хочу быть там, на вершине, с той девой.

МИРДАД: Возрадуйся, ибо сердце твое охвачено Великой Ностальгией. В ней - неизреченное обетование того, что ты обретешь свою страну и свой дом. И ты будешь на вершине с девой.

Абимар: Молю, расскажи нам больше об этой Ностальгии. По каким признакам могли бы мы ее распознать?

МИРДАД: Великая Ностальгия подобна туману. Изливаясь из сердца, она скрывает его, как туман, что поднимается с моря и суши, и сглаживает, стирает и море, и сушу.

Подобно тому, как туман скрывает от зрения видимую реальность, превращая себя самого в единственную реальность, так и Ностальгия подчиняет себе все чувства сердца, превращая себя саму в главное ощущение. Такая же бесформенная, бесцельная и слепая с виду, как туман, она, опять же подобно туману, просто кишит нерожденными формами, ясно наблюдаема и очень целенаправленна.

Еще Великая Ностальгия подобна лихорадке. Словно лихорадка, которая внедряется в тело, и пока сжигает все яды, буквально высасывает всю его жизненную силу. Ностальгия, рожденная в сердечных муках, ослабляет сердце, пока выжигает все его шлаки и излишества.

А еще Великая Ностальгия подобна вору. Как вор, что тайком крадет поклажу у своей жертвы, оставляя взамен только горькие сожаления, так и Ностальгия украдкой уносит все сердечные тяготы, оставляя сердце еще более безутешным и обремененным оттого, что оно лишилось привычных забот.

Широк и зелен берег, на котором мужчины и женщины поют и танцуют, трудятся и оплакивают свои мимолетные дни. И устрашающ пышущий дымом и пламенем Бык, что связывает им ноги, валит на колени и вбивает им назад в глотку их собственные песни, а слезами заливает их же глаза.

Широк и глубок поток, что отделяет их всех от другого берега. И не переплыть им его, ни на веслах, ни под парусом. Редко, очень редко кто из них отваживается преодолеть его своей мыслью. Но все, почти все, стремятся остаться на своем берегу, где каждый имеет свой обруч или колесо, чтобы без устали его вращать. Это колесо Времени.

Человек, сраженный Великой Ностальгией, не имеет больше такого любимого колеса, чтобы крутить его. Посреди мира, столь плотно занятого и освоенного временем, он один оказывается без дела и никуда не торопится. Он обнаруживает, что гол, неуклюж и заикается, находясь посреди человеческой толпы, где все празднично одеты, ловки и говорливы. Он не может смеяться со смеющимися, или плакать с плачущими. Люди едят и пьют с превеликим удовольствием. Он же ест, не ощущая вкуса, и любое питье у него во рту словно вода.