Никак не скажешь, что в кресле зубоврачебного образца можно чувствовать себя комфортно. Когда меня первый раз усадили в подобное кресло (это было примерно лет в семь, тогда у меня прохудился большой коренной молочный зуб), и прибывшая в детдом зубоврачиха начала ковыряться у меня во рту всякими страшными инструментами, а потом взялась за бормашину, я мысленно давал торжественное обещание никогда не есть сладкого и чистить зубы по утрам и вечерам. С тех пор я очень невзлюбил и зубоврачебное кресло, и дантистов всех времен и народов, без различия пола и вероисповедания. Даже в парикмахерской или в гримерной Соломоновича, где кресла были чем-то похожи на зубоврачебные, мне тоже было неуютно.

Не лучше мне показалось и здесь.

— Вы готовы? — тоном Отелло, уже поинтересовавшегося у Дездемоны, молилась ли она перед сном, и приказывающего ей: «Тогда молись!» — проговорил Белогорский.

— Да, — ответил я без энтузиазма.

— Откиньте голову на подголовник кресла и закройте глаза, — повелел экстрасенс. Команду я выполнил, отметив про себя, что в такой позе моя личная шея вполне подготовлена для накидывания на нее какой-либо удавки, а горло — для перерезания. Поэтому я только прикрыл глаза веками, оставив малозаметные щелочки для наблюдения за окружающей средой, и, кроме того, насторожил уши.

— Расслабьтесь, — провещал Белогорский. — Ваше тело испытывает приятное расслабление.., Вам хорошо-о… Вам о-очень хорошо-о…

При всем моем уважению к доктору, я не мог с ним согласиться. Точнее, мне не хотелось бы по ряду причин совсем уж расслабляться. А насчет того, как бывает хорошо человеку, который с минуты на минуту ожидает, что на шею ему накинут удавку, по горлу полоснут бритвой или дадут кувалдой по кумполу, — каждый может сам догадаться.

Мое чувство самосохранения явно немного перебарщивало. Скорее всего это были элементы складывающейся у меня мании преследования. Уверен, что у человека, который всего пару дней назад, сделав двойное сальто, выпрыгнул со второго этажа из горящего дома следом за гранатой, познакомился с девушкой Таней, способной спокойненько вывести в расход два десятка человек в течение трех дней, покатался на «уазике» в подвешенном за руки состоянии и ко всему еще был погрызен собачкой с волчьими клыками, появление таких элементов вполне объяснимо. И потом, ситуация, когда ждешь неприятностей, а их нет, все-таки лучше той, когда не ждешь, а они вдруг начинаются. Поэтому я не зря опасался за свое здоровье.

Гипнотизер из Вадима был никакой. Подозреваю, что все его знакомство с этим делом было почерпнуто из телепередач, которые в свое время очень усердно показывали, но потом перестали, может быть, оттого, что Кашпировский записался в партию Жириновского. Не знаю, действовал ли на кого-нибудь его гипноз вообще, или он изображал его только так, для отмазки. Скорее всего последнее. Гипнотические пассы были таким же театральным реквизитом, как черный бархат, череп, отвинченный от купленного некогда в учколлекторе школьного скелета, и магический кристалл из отходов производства оптического стекла. Основной козырь был перстень. Он по-прежнему просматривался на указательном пальце правой руки, но я покуда еще не замечал, чтоб этот перстень оказывал какое-то влияние на ход событий. Кроме того, мне было интересно, как ко всему этому делу отнесется моя РНС, но она спокойно помалкивала, ни во что не вмешиваясь.

Но тут произошло немного неожиданное событие, на которое я отчего-то подсознательно надеялся. Сквозь оставленные мной щелки между веками я увидел, как господин Белогорский, не переставая молоть свою гипнотическую фигню, полез в стол.

Оттуда он осторожно вынул маленькую пластмассовую коробочку, похожую на те, в которые укладывают на заводах наручные часы. Открыв коробочку, Белогорский вынул из нее тот самый, родной и желанный перстень дедушки Айрапета Саркисовича Аветисяна. С вогнутым минусом! Итак, гражданин экстрасенс, стало быть, вы заныкали себе две штуки. Диагноз профессора Короткова полностью подтвердился. Пора писать анамнез и эпикриз.

По-прежнему сидя в кресле с якобы закрытыми глазами, я торопливо прикидывал, что делать дальше. Решений было несколько, и каждый вариант был по-своему плох. Можно было вскочить с кресла, долбануть по башке экстрасенса хотя бы магическим кристаллом — мало не покажется! — после чего, если мистер Салливэн будет возмущаться, зафинделить и ему. После этого надо срочно изъять перстеньки, привести в боевое положение зонт и идти на прорыв… Однако черный бархат мог скрывать каких-либо не учтенных мной действующих лиц, которые при первом же моем лишнем движении или попытке сделать подобное движение могли испортить мне шкуру куда крепче, чем это сделал кобелина Толяна. Если бы эта дура РНС могла мне показать то, что находится за шторами, я мог бы, возможно, принять верное решение, но эта стерва себя никак не проявляла, и я понял, что на нее сейчас лучше не надеяться.

Был, конечно, и второй вариант. Тихий, мирный, спокойный. Можно пожаловаться на головную боль, сказать, что где-то там сердце чуток поскрипывает, и попросить у мистера Салливэна извинений за беспокойство, а господина Белогорского обрадовать своим уходом. После этого прибыть к отцу родному с докладом о наличии обоих перстней у Белогорского и предоставить ему решать вопрос об их приобретении. Но этот вариант отнюдь не гарантировал того, что господин Белогорский меня выпустит живым или даже мертвым. Кроме того, этот вариант мог сразу навести Вадима Николаевича на мысль, что мне, окромя перстней, тут ничего и не надо было. После этого Вадим Николаевич мог вспомнить о том, что он по совместительству Натанович, уехать в Тель-Авив на день рождения к тете Хае или на Брайтон-Бич к дяде Бене и так далеко увезти перстеньки от родного Подмосковья, что нам с Чудо-юдом придется потратить весь остаток жизни на их розыски, но так ни черта и не найти.

Между тем наступало, судя по всему, самое главное.

Мистер экстрасенс нажал какую-то кнопку, и мое кресло медленно поехало вперед, вплотную приблизившись к инквизиторскому столу. Этот эффект, рассчитанный на провинциальных бабуль в маразматическом возрасте, на меня впечатления, конечно, не произвел.

— Дайте вашу левую руку! — потребовал Белогорский. Я без особых колебаний положил ладонь на стол, и Вадим Николаевич нацепил на указательный палец моей левой перстень с вогнутым минусом.

Пока он все это проделывал, я вспомнил, что именно так приблизительно происходил переход от негритенка Мануэля к донье Мерседес. По идее, при соединении перстней я должен был перескочить в мозг Белогорского и заархивироваться в какой-то ячейке его памяти, если, конечно, принять Ленкину версию о переносе «я» от вогнутой фигуры к выпуклой Интересно, на хрена это нужно мистеру лекарю? Если он, конечно, знает еще какие-то свойства перстней, о которых я не имею представления, то следует быть настороже. Потеря памяти, потеря сознания, летальный исход… Ну его на

хрен! — Положите руку на стол! — произнес Белогорский. Его голос прозвучал совсем не так, как звучал несколько минут назад, когда он разыгрывал из себя гипнотизера. Голос прозвучал почти так, как при разговоре через спутник связи по телефону, звонко, с легким фонящим бренчанием. Но самое ужасное было то, что моя рука, украшенная перстнем, помимо моей воли улеглась на стол и словно бы прилипла к нему. Это было похлеще РНС. Та просто подсказывала решения, иногда усиливала мои возможности, но никогда так грубо не брала управление на себя. Она лишь руководила и направляла, а Белогорский с помощью двух перстеньков попросту УПРАВЛЯЛ мной. Я силился отлепить руку от стола, но черта с два — она не подчинилась, будто ладонь была приклеена к столу каким-то суперклеем или придавлена многотонной тяжестью.

Вот тут я просто-напросто испугался. Это было куда страшнее, чем наведенное дуло «дрели», «АК-74» или иного стреляющего предмета. Ведь, в сущности, мой организм выполнил бы сейчас любую команду, последовавшую от Белогорского. Он мог выключить мой мозг, остановить сердце или заставить его колотиться с бешеной скоростью, сделать меня слепым, глухим или немым, организовать мне острую почечную недостаточность или опорожнить кишечник прямо в штаны. Я сразу вспомнил, как вождиха хайдийского народа путем введения препарата «Зомби-7» превратила в послушных и исполнительных кукол свободомыслящих Мэри и Синди. Но здесь-то не было никаких уколов. Сила была в перстеньках. Они были усилителем воли! Точнее, перстень с выпуклым плюсом усиливал волю Белогорского на выходе и передавал ее на вогнутый перстень, даже не соприкасаясь с ним, а вогнутый перстень принимал ее, эту волю, и диктовал мне.