У Лесбии в глазах блистала власть,
Перед которой я готов был пасть,
Поняв, что я совсем не Прометей,
Чтобы добыть огонь таких очей.
Но только завела красотка речь,
Как я решил и взором пренебречь.
Бальзам на раны глупость пролила:
Глаза меня убили - речь спасла.
Аморет умнее очаровательной Лесбии, но поэт, видимо, уважает одну немногим более другой и описывает обеих в изысканном сатирическом духе:
Куда девалась Аморет?
Все ищут - и найти не могут.
Но вот вам несколько примет
Я думаю, они помогут.
Она изысканно скромна,
И каждый жест продуман тонко,
Хотя и держится она
С наивной грацией ребенка.
Ее глаза всегда хотят
Сжигать дотла, разить до смерти
Но он рассчитан, этот взгляд,
И вы ему не слишком верьте.
Она презрения полна
Ко всем, кто ею увлечется,
Не понимая, что она
Не лучше тех, над кем смеется.
Что должна была совершить Аморет, чтобы навлечь на себя такой сатирический обстрел? Неужто она устояла перед неотразимым мистером Конгривом? Да возможно ли это вообще? Могла ли устоять Сабина, когда пробудилась и услышала, что такой бард поет под ее окном? Он пишет:
Смотри, она встает, Сабина!
И солнце поднялось как раз.
Но солнце светит вполовину
Огня ее чудесных глаз.
Светило скрылось за горами,
Настала ночь - и я постиг,
Как животворно солнца пламя,
Как гибелен ее ледник.
Ну как, ваше сердце тает? Не кажется ли вам, что он божественный мужчина? Если вас не тронула великолепная Сабина, послушайте о благочестивой Селинде:
Селинда в храм бежит молиться,
Лишь о любви начну молить,
Но эта дура будет злиться,
Посмей ее забыть.
Я не хочу идти к другим
Но как ее добиться?
Пусть сделает меня святым,
А я ее - блудницей.
Какой всепобеждающий дух в этих строках! Как неотразим мистер Конгрив! Грешник! Далеко же ему до святого, этому восхитительному негодяю! Добиться ее! Разумеется, он ее добьется, неотразимый плут! И он знает это: как же иначе- с таким изяществом, с такими манерами, в таком великолепном, чудесно расшитом наряде; вот он перед вами в туфлях с красными каблуками, украшенных восхитительными узорами, проводит красивой, унизанной перстнями рукой по всклокоченному парику и бросает убийственный любовный взор вместе с надушенным письмецом. А Сабина? Какое дивное сравнение этой нимфы с солнцем! Солнце уступает Сабине первенство и не смеет взойти прежде чем встанет ее милость; _солнце_ светит вполовину огня ее _чудесных глаз_; но еще до наступления ночи все замрут под ее взорами; все, кроме одного счастливца, который останется неизвестным; Людовик Четырнадцатый во всей своей славе едва ли так великолепен, как наш Феб-Аполлон из Молла и Спринг-Гарден *.
{* "Среди ее (кофейни Уилла) завсегдатаев особой дружбой Драйдена пользовались Саутерн и Конгрив. Но, по-видимому, Конгрив снискал большее расположение Драйдена, чем Саутерн. Он познакомился с ним после того, как написал свою первую пьесу и знаменитый "Старый холостяк" был вручен поэту для исправления. Драйден, сделав несколько поправок, чтобы приспособить ее для сцены, вернул пьесу автору с лестным и справедливым отзывом, что это лучшая из всех пьес начинающего автора, какие ему доводилось читать". Скотт, "Драйден", т. I, стр. 370.}
Когда Вольтер посетил великого Конгрива, последний сделал вид, будто презирает свою литературную славу, и в этом великий Конгрив, пожалуй, недалек от истины:* одно нежное прикосновение Стиля стоит всей его помпезности; вспышка свифтовской молнии, сияние аддисоновского чистого луча, - и вот уж его мишурный, слабый, театральный свет меркнет. Но женщины любили его, и он без сомнения был очарователен **.
{* Вольтер побывал у него незадолго до его смерти в доме на Сарри-стрит у Стрэнда, где Конгрив и умер. Его слова, что он хотел, чтобы "его посетили лишь как человека, ведущего простую и скромную жизнь и никак иначе", приводят все, кто писал о Конгриве, и они есть в английском переводе Вольтеровых "Писем об англичанах", изданных в Лондоне в 1733 году, а также в "Воспоминаниях о Вольтере" Гольдсмита. Но следует отметить, что их нет в тех же "Письмах" в "Полном собрании сочинений Вольтера", издание "Пантеон литерер", т. V (Париж, 1837).
"Celui de tous les Anglais qui a porte le plus loin la gloire du theatre comique est feu M. Congreve. Il n'a fait que peu de pieces, mais toutes sont excellentes dans leur genre... Vous y voyez partout le langage des honnetes gens avec des actions de fripon; ce qui prouve qu'il connaissait bien son monde, et qu'il vivait dans ce qu on appelle la bonne compagnie" {"Из всех англичан выше всего вознес славу комического театра покойный мсье Конгрив. Он написал немного пьес, но каждая из них превосходна в своем роде... Вы найдете в каждой язык честного человека в сочетании с поступками негодяя; а это доказывает, что он знал окружающих людей и жил среди тех, кого принято называть хорошим обществом" (франц.).}. - Вольтер, "Письма об англичанах", Письмо 19.
** Он написал на смерть королевы Марии пастораль "Скорбящая муза Алексиса". Алексис и Меналькас по очереди поют, выражая свои верноподданнические чувства. Королева зовется Пасторой.
Плачь, Альбион, над молодой Пасторой
И в траур туч одень седые горы!
говорит Алексис. Среди прочих необыкновенных вещей мы узнаем, что
Сатиры скорбные скребут когтями землю,
Рвут волосы и ранят грудь, печали внемля,
(такую чувствительность редко встретишь у сатиров тех времен!)
И дальше:
Пастух великий посреди равнины,
Упав ничком, припал к земле щекой
И высохшие листья жжет слезой.
Ужели красоту схоронят скоро?
Ужели в прах рассыплется Пастора?
О злая смерть! В свирепости своей
Ты беспощадней волка, тигра злей:
Им, хищникам, овец и агнцев надо,
А ты пастушку отняла у стада!
Это утверждение, что волк пожирает лишь овцу, а смерть пастушку; этот образ "Великого Пастуха", лежащего ничком в отчаянье, которое ни ветры, ни дожди, ни воздух не могут выразить, наверняка не будут забыты в поэзии. И таким стилем в свое время восхищались поклонники великого Конгрива!
В "Плаче Амариллы по Аминту" (молодому лорду Бландфорду, единственному сыну герцога Мальборо) Амарилла представляет герцогиню Сару!