Но часто возникают новые, диаметрально противоположные коллизии. Истребление индейцев, работорговля, расправа с франко-индейскими метисами в Канаде в 1885 году, захват Техаса, поглощение золотоискателями Калифорнии и Аляски. По тому же самому принципу производилось арабское проникновение в Восточную Африку и движение голландских переселенцев в Капскую землю и потом к Оранжевой реке. Тем же способом русские землепроходцы завоевали Сибирь, а китайцы – земли к югу от Янцзы. Следовательно, мы натолкнулись на часто повторяющееся явление перехода этноса или части его в динамическое состояние, причем в огромной степени возрастают его агрессивность и адаптивные способности, позволяющие ему применяться к новым, дотоле непривычным условиям существования.

Все описанные и аналогичные им действия требуют от участников их колоссальной работы (в физическом смысле); равно физической, интеллектуальной и эмоциональной. Любая работа, чтобы быть произведенной, требует затраты соответствующей энергии, которую надо откуда-то почерпнуть. Так какова же эта энергия, явно не электрическая, не механическая, не тепловая, не гравитационная? И откуда берут ее люди, устремляющиеся на смертельный риск? Да и нужна ли им такая вредная забава? Но если они, тем не менее, этой энергией пользуются, чаще погибая, чем выигрывая, то закономерно спросить: не имеет ли Описанное явление отношения к «фактору икс», который мы настойчиво ищем?

На протяжении последних пяти тысяч лет антропогенные изменения ландшафта возникали неоднократно, но с разной интенсивностью и всегда в пределах определенных регионов. При сопоставлении с историей человечества устанавливается четкая связь между антропогенными изменениями природы, как творческими, так и хищническими, и эпохами становления новых этносов или этнических миграций.

Как возникновение этноса и перестройка ландшафта согласно его новым устремлениям, так и миграция большого числа людей с оружием и орудиями труда являются работой в физическом смысле; значит, они требуют затраты энергии. Больше того, поддержание этноса как системы также не может обойтись без затраты энергии на преодоление постоянного сопротивления окружения. И даже упадок этноса, т.е. замедление его развития, связан с моментом приложения силы – причины, вызывающей отрицательное ускорение.

Характеристика этой специфической формы энергии содержится в замечательной книге В. Н. Вернадского: «Все живое представляется непрерывно изменяющейся совокупностью организмов, между собою связанных и подверженных эволюционному процессу в течение геологического времени. Это динамическое равновесие, стремящееся с ходом времени перейти в статическое равновесие…»

Переводя этот вывод на язык этнологии, можно констатировать, что судьба этих этносов – постепенный переход к этноландшафтному равновесию. Стабильное состояние этноса – это тот случай, когда вся энергия, полученная из природной среды, поглощается внутренними процессами, и выход ее близок к нулю; динамическое состояние – это внезапно возникшая способность к большему захвату энергии и выдача ее за пределы этнической системы в виде работы; историческое состояние – это постепенная утрата этногенного признака – способности поглощать большое количество энергии и целенаправленно выдавать ее наружу в виде работы, происходящая за счет упрощения структуры.

Но ведь каждый реликтовый этнос (персистент) только потому и существует, что он когда-то сложился и, значит, пережил динамическую и историческую фазы развития. Следовательно, он является, с одной стороны, кристаллизовавшейся формой протекшего эволюционного процесса, а с другой – субстратом для возникновения новых этносов. За время своего становления любой этнос проходит мучительную фазу перестройки не только природы захватываемых им регионов, но и собственной физиологии и этнологии (поведенчества), что выражается в приспособлении своего организма к новым условиям. Такие ломки возможны не всегда. Как мы видели, они происходят в некоторые, относительно редкие, эпохи стихийных переселений народов, а затем на долгое время устанавливается устойчивая система, фиксируемая на этнографических картах.

Итак, биологическая эволюция внутри вида Ното 5ар1епз сохраняется, но приобретает черты, не свойственные прочим видам животных.

Творчество или жизнь? На первый взгляд этот жесткий вывод поражает пессимизмом, но это только на первый взгляд. Подумаем, нужна ли людям вечность прозябания, «без божества, без вдохновения, без слез, без жизни, без любви»?

Разве не лучшее, что есть в людях, – это способность к творчеству? Но ведь это влечет за собою невосполнимую затрату жизненной энергии организма человека. А если речь идет о системе высшего порядка – этноса, то и тут закономерность та же самая. Победа над сильным врагом в освободительной или завоеванной войне уносит многих героев и заложенные в них гены; однако стоит ли предпочесть такой жертве постыдное рабство? Преобразование ландшафта, открытие новых стран, а в наше время планет, изнурительная работа в лаборатории или библиотеке, не по обязанности, а за совесть, отрывают людей от семьи либо вообще мешают ее созданию. Но ведь мы чтим имена Колумба и Магеллана, Пржевальского и Ливингстона, Эвариста Галуа и Анри Пуанкаре, Огюстьена Тьерри и Дмитрия Ивановича Менделеева, сгоревших в работе. А художники? Рембрандт и Ван-Гог, Андрей Рублев и Михаил Врубель; и поэты, и композиторы, а уж героев, сражавшихся за отечество, можно даже не перечислять, так как такие примеры известны каждому. Многие из них не оставили следа в генофонде, но этой жертвой воздвигли здания культуры, поныне восхищающие потомков.

Но ведь некоторые из подобных людей имели семьи, а их дети не проявили талантов родителей.

Способности сами по себе – еще не все. Для великих свершений нужен запал, толкающий людей на жертвенное служение идеалу, реальному или мнимому. Именно этот запал можно рассматривать как признак, по-видимому, рецессивный, ибо он передается не всегда. Если бы у персон описанного склада было по сто детей, то, вероятно, можно было бы рассчитать процент, а тем самым вероятность передачи признака. Но увы, для человека способы исследования, годные для гороха и мух, неприменимы. Однако история располагает материалом, обобщающим характеристики деятельности разных этносов в разные, строго датируемые эпохи. Этническая история и анализ разных этногенезов позволяет установить следующую взаимозависимость: интенсивность этногенеза обратно пропорциональна продолжительности существования этнической системы, которая, тем не менее, не может существовать бесконечно.

Во-первых, однообразие унылого существования снижает жизненный тонус людей настолько, что возникает склонность к наркотикам и половым извращениям, дабы восполнить образовавшуюся психическую пустоту. А это всегда ослабляет этнос как систему. Во-вторых, устранив из жизни экстремальные генотипы, этнос упрощается за счет снижения разнообразия, а это, в свою очередь, снижает резистентность этнического коллектива в целом. В спокойных условиях это малоощутимо, но при столкновениях с биологической средой, главным образом с соседями, отсутствие активных специализированных и жертвенных элементов ощущается крайне болезненно. Считать этот, процесс сознательным, как делает С.М.Широкогоров, полагающий, что этнос стремится к «интеллектуальной нивелировке и сведению к среднему уровню индивидуумов, ушедших вперед, руководствуясь сознанием (или инстинктом) самосохранения», вряд ли верно.

Сознательных решений об уничтожении мыслящих и доблестных людей ни один этнос не принимал, а гибли они по логике событий, не контролируемых волей их участников. Так было в императорском Риме, где во время солдатских мятежей жертвой их становились наиболее дисциплинированные центурионы (после чего легионеров легко разбивали варвары), где население в 1204 году и в 1453 году отказывалось выходить на стены и защищать свои дома, предоставляя храбрым защитникам гибнуть без помощи; в Китае в ХII-ХIII веках, где и население, и правительство сдавались чжурчжэням и монголам, и т.д. Но ведь так бывало только в эпохи упадка, когда логика исторических событий по вектору совпала с биологическим вырождением и социальными кризисами. А так как каждый этногенез заканчивается гибелью системы, то искать в этом целесообразность – абсурд. Можно ли стремиться к собственному ужасному концу? Можно лишь мужественно признать его неизбежность!